Девочки переглянулись и быстро пересказали милой женщиневсе, что услышали, и все, что знали сами. Любовь Ивановна выслушала их, и вид унее при этом был недоуменный. И вдруг она захохотала, да так, что начала икать.Она уже держалась за живот, стонала, на глазах выступили слезы. Девочки толькоиспуганно переглядывались, решив, что у бедной женщины истерика. Наконец ЛюбовьИвановна немного успокоилась.

– Ну девочки, ну насмешили. Ой, мама, не могу!Сокровища? Богатство? Вы из-за этого ко мне приехали?

– Нет, – решительно ответила Даша, – мыничего такого не ищем. С какой стати незнакомый человек станет мне сокровищакакие-то оставлять? Я и так считаю, что камея по праву принадлежит вам. И я,конечно, ее вам отдам!

– Даша, не вздумай, – махнула рукой Любовь Ивановна.

– Но мы приехали потому, что эти люди все время чего-тоот нас хотят. Они считают, что есть какое-то сокровище… И почему-то особенно имнужны фарфоровые кольца для салфеток… Откуда же они про них знают?

Любовь Ивановна опять засмеялась. Потом встала, зачерпнулаводы из прикрытого чистеньким розовым полотенчиком ведра, выпила, поставилаковшик на место.

– Девочки, это я во всем виновата.

– Как это? – воскликнула Даша.

– Это давняя история, и глупость такая, что и сказатьстыдно. Но придется. Вот уж взаправду – слово не воробей. Нет, ну надо же,дурак какой… Мы с Митькой в школе вместе учились и вроде даже дружили, так, помалолетству.

А Женечка, Евгения Митрофановна, тогда уж у нас не жила, вМоскву уехала, жилплощади добиваться взамен отобранной. А вещички свои, покасуд да дело, у нас оставила. Вот в этом самом черном бауле. Я тогда маленькаябыла, ничего по нищете нашей не видела, и мне эти старинные вещички чудомказались, верхом красоты и богатства. А Женечку я любила больше матери родной.Такая она была добрая и так со мной, девчонкой сопливой, возилась, стольковнимания мне уделяла. Одним словом, я над этим ее баульчиком тряслась, какКощей над… Над чем там Кощей трясся, уж и не помню, да и неважно. А Митькамалый был жаднючий, завистливый… Я от него баул-то прятала всегда, чтоб не сперчужие сокровища. И вот однажды играем мы с ним во дворе в расшибалочку, а ягляжу, Женечка идет. Такая красивая, нарядная, а в руках коробка большая,круглая, я таких и не видела никогда. А она смеется!

«Любаша, – говорит, – бери своего кавалера, пошличай пить, я вам торт привезла!» Ох и торт был – большущий, весь в цветахкремовых, а посредине – заяц шоколадный! Такую красоту даже и подумать нельзябыло ножом резать. Только любоваться. Но Женечка зайца сняла, мне отдала иговорит: «Спрячь в погреб, потом съешь». А торт нарезала и нам с Митькой побольшому куску дала. Ну, когда мы уже наелись, она и говорит: «Любаша, я забаулом своим приехала, у меня теперь комната своя, соседи хорошие, можно изабрать». Ну, посидела она еще, а потом баул забрала и уехала. А Митькаспрашивает:

– Слушай, Любка, а что у ней в этом чемодане?

– Сокровища, – говорю. Причем на полном серьезе.Женечка сама это все называла «мои сокровища». Ну он и пристал ко мне, какбанный лист. Скажи да скажи, какие сокровища. А мне, надо вам сказать, большевсего нравились как раз эти самые фарфоровые браслетики. У меня ручонки тогдатонюсенькие были, я их, бывало, надену и сама себе кажусь невесть какойкрасавицей. И еще сумочка бисерная тоже верхом красоты и богатства мнепредставлялась. Вот я ему про фарфоровые браслеты и сказанула.

– И все? – спросила Оля.

– Ну, в общем, да. Правда, я сказала, что в них кроетсяключ к таинственным сокровищам, которые спрятаны еще во время Гражданскойвойны.

– И он через столько лет решил эти сокровищанайти? – недоверчиво протянула Оля. – Бред какой-то…

– Да как вам сказать, – засмеялась опять ЛюбовьИвановна. – С тех пор прошло много лет, мы уж совсем взрослыми были,Митька отсюда уехал, жил где-то в Казахстане, кажется, а потом приехал насвадьбу младшей сестры, мы там и встретились. То да се, как живешь, чтоподелываешь, словом, обычные вопросы, слово за слово, а потом он вдругспрашивает: «Слушай, помнишь женщину, что торт привозила? Ты тогда наврала насчетсокровищ каких-то?» Ну не признаваться же во вранье! Я и ляпнула: нет, мол, ненаврала, все истинная правда. И вдруг мне в голову стукнуло. А что, если Митькарешит эти самые сокровища искать? Он может Женечке зло причинить, ну я иговорю: «Нет, Митька, это я тебя тогда разыграла», но мне показалось, что он неочень поверил. Вот такая дурь. Больше я его и не видела. Да нет, ерундакакая-то, не мог же он через почти полвека вдруг начать искать какие-тосокровища выдуманные… Еще если б тогда… Нет, не может быть, не такой уж ондурак. Или сдурел на старости лет? Ох, погодите, погодите, девчонки… Старостьне радость, память-то интересно устроена. В старости, что сорок лет назад было,хорошо помнишь, а что позавчера – напрочь из головы вылетает. Это было… погодите,когда ж это было… А, перед Пасхой. Я в Москву ездила и на обратном пути вэлектричке как раз Зинаиду встретила, сестру Митькину. Ну, дорога длинная, мы сней и разговорились. Я про Митьку спросила, а она только рукой махнула. Совсем,говорит, на старости лет рехнулся. Он и всю жизнь с прибабахом был, всю жизнькакие-то клады искал… И сейчас, говорит, опять что-то ищет, только до добра егоэто не доведет. А я значения не придала. А теперь вот вспомнила. Если неошибаюсь, в психиатрии даже есть такое понятие – мания кладоискательства.Впрочем, я в психиатрии не сильна, – улыбнулась Любовь Ивановна.

– Значит, все это просто розыгрыш?

– Даже и розыгрышем не назовешь, – пожала плечамиЛюбовь Ивановна. – Просто детская дурость. А Митька, видно, и вправду больной.Так что все понятно.

Девочки сидели как пыльным мешком прихлопнутые. Они чегоугодно ожидали, но только не этого.

– Ох, а ведь он хочет нашего Петьку подкараулить,увезти к себе на дачу и там пытать! – закричала вдруг Даша.

– Ну, Петьки ведь нет дома, – неувереннопроговорила Оля.

В этот момент за окном осторожно погудели.

– Это наши! – воскликнула Оля.

– Зовите их сюда! – распорядилась ЛюбовьИвановна. – И этот самый Петька тоже с вами?

– Конечно.

На другой день часа в четыре в квартире Петьки раздалсятелефонный звонок.

– Алло! – отозвался он.

– Петя, здравствуй! – произнес знакомый голос.

– Здрасьте, Михал Семеныч, – холодно ответил тот.

– Надо поговорить, ты не мог бы со мной встретитьсячерез минут сорок на Сухаревке – помнишь, где мы встречались?

– Нет, Михал Семеныч, не могу, у меня нога болит, вчерав футбол играл и подвернул. Но если у вас важное дело, может, вы ко мне домойпридете, а?

Михаил Семенович задумался, потом что-то тихо кому-тосказал.