— Вот до чего дошло: мы празднуем Рождество Христа кожаными пузырями, надутыми воздухом. Еще вчера в нашем доме не было футбольных мячей; а сегодня их четыре! Неужели в «Уайтлис»[59]не продавали ладана?

Сирил и Вивиан обрадовались нашим подаркам, Констанция поблагодарила нас обоих, поцеловав в щеку и прошептав на ухо слова одобрения. (К Джону Грею она относилась с такой же теплотой, как и ко мне.)

— Не обращайте внимания на Оскара, — заявила она, глядя на мужа с шутливым укором. — Он не играет в игры на свежем воздухе.

— Вовсе нет, моя дорогая, — возразил Уайльд. — Если ты не забыла, я играл в домино в открытых кафе… А вот футбол, должен признать, мне не нравится. Вполне достойная игра для грубых девочек, но едва ли она подходит для утонченных мальчиков, не так ли?

В те рождественские праздники на Тайт-стрит мы много смеялись. А в день Рождества еще и много пели. Уилли Уайльд, старший брат Оскара, присоединился к нам и устроил час рождественских гимнов. Мы собрались вокруг пианино, но вскоре забыли про религиозные песнопения. Все немного выпили и принялись распевать наши любимые песни из репертуара Гилберта и Салливана.[60]Уилли навестил нас и в день рождественских подарков.[61]Мы оставили детей дома на попечении Энни Маршан и отправились в Кемптон-парк на скачки Святого Стефана.

— Святой Стефан является покровителем лошадей, — объявил Оскар, когда мы приехали, — а Уилли — языческое божество, которое почитают все букмекеры. Уилли посещает скачки почти ежедневно и обладает даром выбирать аутсайдеров, что удивительно, ведь он ничего не понимает в лошадях.

В канун Нового года устроили семейный обед с тостами. Оскар настоял на том, чтобы Сирила и Вивиана разбудили и принесли в столовую на руках Энни Маршан и миссис Райян, и его сыновья услышали тосты.

— Они ни слова не поймут, Оскар, — сказала Констанция. — Оставь их в покое.

— Они услышат музыку наших голосов, — возразил Оскар. — А это уже неплохое начало. — Потом он объяснил нам: — Когда Уилли и я были мальчишками, и мы жили в Дублине, сэр Уильям Уайльд, наш отец, разрешал нам в такие вечера сидеть за большим столом в столовой на Меррион-Сквер… Именно там мы научились слушать и смотреть.

Тосты Оскара — иначе и быть не могло! — оказались многочисленными и великолепными. Он пил за будущее и за прошлое; поднимал бокал за литературу и живопись; за новых друзей (и кивал Джону Грею), за истинных друзей (кивал мне), за отсутствующих друзей (упоминал Конана Дойла и Веронику Сазерленд с улыбкой, адресованной мне). Со слезами на глазах он поднял бокал за «тех, кого мы любили и потеряли», и заговорил о своей сестре, Изоле, которая умерла, когда ей было всего десять лет:

…ведь обитает

Она под снегом там.

Шепчи нежней: она внимает

Лесным цветам.[62]

Оскар попросил нас поднять бокалы в ее память и в память всех, кто «умер слишком юным, тех, кого у нас отобрали в только что прошедшем горьком году», но не назвал имени Билли Вуда.

Однако самым трогательным для меня оказался последний тост Оскара.

— Джентльмены! — провозгласил он. — Я имею в виду и вас, мои сыновья, — с улыбкой добавил он, глядя на мальчиков. — Джентльмены… давайте выпьем за дам! Давайте поблагодарим и воздадим должное женщинам в наших жизнях. Мы благословляем их за силу духа и нежность, и за их жертвы. — Оскар знаком показал своему брату, Джону Грею и мне, чтобы мы встали. — Я вверяю под вашу защиту всех женщин, и в частности — и прежде всего — четырех леди, собравшихся здесь в этот вечер. — Он поочередно поднял бокал в честь каждой, начиная со слуг, обе женщины стояли с глазами, полными слез: — Мисс Маршан… миссис Райян… — Потом он повернулся к своей матери и жене: — Леди Уайльд, столь блистающая мудростью и бесстрашием… и Констанция, моя жена… Констанция: носила ли хоть одна женщина столь подходящее ей имя?[63]

Второго января мы вновь пили в честь Констанции. Это был ее тридцать второй день рождения, и самый непринужденный вечер Рождества и Нового года у Уайльда. Уилли и леди Уайльд отсутствовали, но на празднике присутствовали другие гости: Эйдан Фрейзер и Вероника Сазерленд, которые в этот день вернулись из Шотландии, а также Артур Конан Дойл и его молодая жена Туи, приехавшие из Саутси.

За обедом меня посадили между мисс Сазерленд и миссис Дойл, надеюсь, я вел себя разумно. Это было совсем не просто: я находился в полнейшей растерянности. Стоило мне увидеть Веронику, как моя страсть разгорелась с новой силой, однако она вела себя, хотя и с прежней игривостью и очарованием, но так, что не давала мне никаких надежд на продолжение отношений. А беседовать с Туи оказалось довольно сложно из-за ее ужасной стеснительности. Я узнал, что ее настоящее имя Луиза, девичья фамилия Хоукинс, и что ей нравится быть матерью, хотя это и нелегко — вот, пожалуй, и все.

Если мне и удалось вести себя достойно, то лишь потому, что других вариантов просто не было. В течение всего обеда никому из нас не довелось перекинуться даже парой слов со своими соседями; мы слушали Оскара. Он был в ударе и поведал нам целую серию фантастических историй, заявляя при этом, что все это чистая правда. Каждой он дал название: «Как важно удивляться», «Как важно иметь характер», «Как важно сохранять присутствие духа» — и сказал, что намерен опубликовать эти рассказы, в качестве «назидательных трактатов». Насколько я помню, он надеялся, что епископ Лондонский напишет к его сборнику предисловие!

Последний рассказ оказался самым запоминающимся.

— Я забыл название пьесы, которую тогда показывали, — сказал Оскар, — но вы вспомните сюжет: красивый герой спасает добродетельную героиню от ужасной участи… Вспомнили? Несомненно. Ну, так вот, в ту самую ночь, во время потрясающей сцены, в которой прекрасная цветочница с Пикадилли-Серкус — наша героиня — с презрением отвергает гнусные предложения распущенного маркиза, главного злодея пьесы, за кулисами поднимается огромный столб дыма и огня. Зрители вскакивают со своих мест и в панике бросаются к выходу. Внезапно на сцене появляется благородный юноша, истинный возлюбленный цветочницы. Его голос звучит спокойно и ясно: «Пожар под контролем. Главная опасность — паника. Садитесь на свои места и сохраняйте спокойствие». Он произвел на аудиторию такое сильное впечатление, что зрители вернулись в зал. Молодой актер спрыгнул со сцены и выбежал из театра. Все остальные погибли в огне пожара.

Когда наш смех и аплодисменты стихли, мы услышали громкий стук во входную дверь. Минуту спустя в столовую вошла миссис Райян с посылкой — массивной коробкой, завернутой в коричневую бумагу и перевязанную бечевкой.