Потом мне сделалось стыдно, что я так нахально набиваюсь вжены, а еще горько. Приходилось признать два неприятных, но очевидных факта:Алексей по всем статьям не годился мне в спутники жизни, а я отчаянно хотела,чтобы мы жили долго и счастливо и умерли в один день.

— Я не хотел тебя обидеть, — заявил он, понаблюдавза мной.

— Конечно. Это меня иногда заносит. Не обращайвнимания. Бегай в стае и постарайся вытащить меня из дерьма.

— А чего ты злишься? — усмехнулся Алексей.

— Злюсь я потому, что я дура и, несмотря на возраст,хочу выйти замуж за любимого человека.

— За меня, что ли? — развеселился он.

— До такой степени я еще не спятила, так что успокойся:на твою свободу никто не посягает.

Надо же, как он меня разозлил! А я-то всегда считала, что неопущусь до глупой бабьей сентиментальности. Переоценила ты себя, КраснаяШапочка, а волчку и горя мало: сидит, ухмыляется. Неужели я в него влюбилась?Ничего, влюбилась, разлюби — лась, переживем. Не о том сейчас думать надо.

Я решительно поднялась и стала мыть посуду. Алексей курил ивроде бы в окно смотрел, но на меня косился. И хмурился. Ссориться с ним неследовало, и я спросила, желая сменить тему:

— Где ты научился готовить? Он пожал плечами.

— Нигде. Дома. Мать всегда на работе, а я мальчик нехилый рос, вот и приспособился.

— Мать давно умерла?

— Давно.

— Надо полагать, она была единственной женщиной,заслуживающей уважения? — не удержалась я.

— Точно. Мать была очень гордой и не была шлюхой.

— Здорово, — порадовалась я. — Еще онавоспитала прекрасного сына. Жаль, что я не обладаю ни одним из ее замечательныхкачеств. — Я взяла тарелку и запустила ее в стенку. Тарелка разбилась, аЛешка при свистнул.

— И что? — поинтересовался ехидно.

— Ничего.

— Тогда брось еще тарелку. Лучше сразу две. Что у тебямозгов маловато — это я сразу заметил, но то, что ты просто дура, — дляменя все-таки новость. Чайник бросай аккуратней, не ровен час, ошпаришься.

Чайник я поставила на плиту и ушла в комнату, которуюименовала своей. Меня слегка трясло от желания раз и навсегда поставить его наместо. Если он думает, что может обращаться со мной как с какой-нибудь своейшлюхой, то глубоко заблуждается.

На самом деле вина его была в другом: я по уши влюбилась, аон был поумнее и влюбляться не спешил. Сознавать это было мучительно. Некстативзыгравшая гордость толкнула меня на глупейшую демонстрацию: я собрала вещи,упаковала их в сумку и вышла на веранду. Алексей ухмыльнулся — теперьфизиономия его выглядела откровенно подлой.

— Далеко собралась? — поинтересовался.

— Не твое дело.

— А можно узнать, почему?

— Затрудняюсь ответить. Может, ты чего-то не сказал, аможет, сказал лишнее.

— Ясно. Катись. Я тебя недооценил: ты не просто дура,ты дура редкостная.

— Спасибо. И за помощь тоже.

— Рад был помочь, — хмыкнул он.

Я подумала, что бы еще сказать, выходило — нечего. Следовалоубираться отсюда — сколько можно стоять в кухне с сумкой в руках, переминаясь сноги на ногу. Я повернулась и пошла из дома. Когда по ступенькам спускалась,уже поняла: зря, догонять, звать и уговаривать он не станет. А без него мне несправиться. Я оглянулась: Алексей вышел на веранду, наблюдал за моим исходом иухмылялся. Я открыла калитку, сделала шаг и опять оглянулась — веранду онпокинул и теперь в кухне насвистывал мотивчик. Сволочь уголовная, в сердцахподумала я весьма своеобразно о любимом человеке. Моему женскому самолюбию былнанесен сокрушительный удар. Плевать мне на женское самолюбие. Я хочу вернутьсвою прежнюю жизнь. И в гробу я видала этого придурка с перебитым носом. Нопока, ничего не поделаешь, он мне нужен.

Я аккуратно закрыла калитку и вернулась в дом. Бросила напол сумку и сказала:

— Извини, пожалуйста, помоги мне.

— Какая тебя муха укусила? — помолчав, спросил он.Я села на стул и стала рассматривать линолеум под ногами.

— Сама не знаю, — сказала, вздохнув. — Злюсь.Я люблю тебя. А все совсем не так, как мне бы хотелось. Не обращай внимания,ладно?

— Ладно, — кивнул он.

Ну вот, еще один удар по моему самолюбию… Если так пойдетдальше, что от него вообще останется?

— Нам надо съездить на кирпичный завод, — через минутусказал Алексей.

— Прямо сейчас?

— А чего тянуть?

Охрана отсутствовала. На воротах красовался здоровенныйзамок, а калитку рядом запереть никто не потрудился. Мы вошли на территорию —ни души. Кирпичный завод походил на декорацию фантастического фильма: земляпосле катастрофы. Я поежилась: большие пространства всегда вызывают во мнетревогу. И нахмурилась: с моей точки зрения, делать здесь нам было нечего.

Дверь оказалась заперта, жалюзи на окнах опущены. Мы подошлик гаражу: ворота закрыты, машин нет. На складе картина примерно та же.Взгромоздившись на пле чи Алексея, я заглянула в окошко над воротами —контейнеры исчезли. Алексей огляделся и сказал хмуро:

— Да-а-а.

— Я тебе говорила, ничего стоящего мы здесь не увидим.

— Интересно, куда все пропали?

— Ты меня спрашиваешь? Откуда ж мне знать. Я вот стобой, а остальные…

— Не тарахти. Давай к офису вернемся.

Мы вернулись. Алексей обошел здание, потом замер у дверей иуставился на ворота.

— Где его машина обычно стояла?

— Кого?

— Студента.

— Вот здесь, — ткнула я пальцем. Алексей прошел кворотам и теперь оттуда на офис пялился.

— Охранники где, у ворот или в будке?

— Откуда я знаю? — разозлилась я. — В будке,кажется…

Он подошел к будке.

— Машину отсюда не увидишь, — сообщилнедовольно. — И дверь тоже. Чтобы заметить, закрыта она или нет, надоотойти к забору.

— Ну и что?

— Ничего. Можно сесть в машину и даже дверь офиса незакрывать, а охранник заметит это, только когда обход начнет. Ночью прожекторгорит?

— Наверное.