— Я не знаю, может, вы другого мнения, но я считаю, чтонельзя позволять кому попало пакостить любимому человеку. Поэтому я и пошласледить. И адрес узнала — в таком доме, как ваш, телефон непременно долженбыть. Нашла по адресу и телефон, и фамилию. Это даже много времени не заняло…Вам интересно?

— Еще бы, — усмехнулся он. — И зачем тебе всеэто понадобилось? Тут я призадумалась.

— Не знаю. Любопытно. А потом ведь никогда наперед нескажешь, что в жизни пригодится. Ведь пригодилось же, верно? Конечно, телефон язабыла, но адрес и фамилию, слава Богу, нет. И сегодня по 09 вас отыскала.

— Звонила-то откуда?

— Когда? — Вот этот вопрос я зря задала, поэтомупоспешила ответить:

— Из автомата. В поселке автомат, через пустырь, рядомс заводом. Знаете?

— Знаю. Быстро ты, однако, бегаешь, —

Произнес крестный без всякого выражения.

— Я так в жизни не бегала, — заверила я. — Яведь сначала в милицию хотела, но потом подумала, от вас, может, больше пользыбудет, и все так удачно получилось… — Я робко кашлянула и уставилась на негосамыми честными глазами.

— Ясно, — кивнул крестный. — А как же тыузнала, что ребята Эдичкины?

— Так мы расследование провели, небольшое, для того и назавод поехали. Может, Алексей вам рассказывал? Это он меня насчет этого самогоЭдички просветил, ну я и подумала, не иначе как его работа. Правда, его?

— Правда, — улыбнулся крестный ласковой улыбкойкрокодила. Лешка молчал — то ли обдумывал что-то, то ли молчать ему былоположено.

— Как ты девку зовешь? Наташкой? — вдруг спросилкрестный.

Лешка кивнул, а старичок противно засмеялся:

— Эх, Алеша, Алеша. Не сносить тебе головы, а знаешьпочему? Бабе веришь. А сучка твоя меченая. За нос тебя водит, под пулиподставляет, а ты и рад стараться. Эх-х. — Он даже головой покачал, такрасстроился.

Алексей дернулся, точно вдруг очнулся, и на меня посмотрел.Не по-доброму. Но с Лешкой время терпит, а вот этот старый пень меня беспокоилвесьма. Не вовремя на него болтливость напала. Он хохотнул и продолжил:

— А я-то все голову ломаю, чего ты Эдичкой такзаинтересовался, даже и Серый вроде побоку. Появилась девка Наташка, и сталАлешка сам не свой. Бабе верить нельзя, сынок… Душа у тебя добрая, я твоюдушу-то знаю… а сучонка эта в ней клубком свернется, да и вычерпает всю додонышка…

Поэтическая фантазия оборвалась неожиданно:

— Она жена Студента, — сказал крестный, какотрезал. — Герасимова Дина Григорьевна. Что там ее муженек с Эдичкой неподелил, дело не мое, но что она тебя за нос водит — не вопрос.

— Можно я со своей бабой как-нибудь самразберусь? — вдруг рявкнул Алексей, да так, что я подпрыгнула отнеожиданности.

Крестный нахмурился и с минуту молчал. Потом сказалспокойно, с легкой грустью:

— Что же, дело твое. — Вздохнул, заговорилнеожиданно мягко:

— Все я вижу, Алексей. Баба красивая, и умная, змея…смекнула, как тобой вертеть половчее. У тебя такой не было, зацепило ретивое, ипонеслась душа в рай, — крестный опять сбился на лирику. — Только вотчто, сынок, я в жизни многое повидал и людскую душу чую. Спиной к ней стоятьостерегайся, такая улыбается ласково, а сама петлю на шее затягивает.

С этими словами Николай Савельич, к моей безмерной радости,поднялся и пошел к выходу. Алексей вышел его проводить. А я стала готовиться кнеприятному разговору.

Вернулся он минут через пятнадцать — видно, старичок и наулице свои увещевания продолжил. Вошел в дом и так меня взглядом полоснул, чтоя враз затосковала. От его недавнего спокойствия и следа не осталось: лицогорело, рот дергался, и по всему выходило, что доверительной беседы не выйдет.Может, зря я его сегодня спасла?

— Алеша, — слабым голоском молвила я, больше всегона свете желая оказаться за много километров от этого места. Алексей прибег клюбимому аргументу: грохнул кулаком по столу, на этот раз вложив в удар всюбогатырскую силушку. Стол подпрыгнул, как я недавно, а посуда со звономполетела на пол. Похоже было на незатейливый скандал в семействе. Тут онпринялся торопливо ремень из штанов вытаскивать, только злился очень, и потомудело не спорилось. Я наблюдала с любопытством, ожидая, что дальше последует, ноочень скоро интерес иссяк. Ремень он выдернул и сгреб меня за шиворот. Отнеожиданности я дала маху и достойного сопротивления не оказала. Он зажал мою головупромеж своих коленей и впервые за все время рот открыл.

— Не смей мне врать, — рявкнул и ремнем стеганул.

Я взвизгнула и попробовала выдернуть голову. Какое там!Колотил он меня с чувством и довольно долго. Я терпела, потому как было ему зачто на меня разозлиться, а ежели человек в сердцах, так уж лучше ему неперечить и потерпеть, покуда не остынет. Однако ж было больно. Я попробовалаукусить его за ногу, чтоб душу отвести, но не вышло. Оставалось только одно:зареветь. И я заревела. Выла, повизгивала, всхлипывала и причитала. Наконецголову мою он освободил, зашвырнул ремень куда-то в угол, а сам пошел на кухню.

Я пристроилась рядом с креслом и разревелась всерьез.Во-первых, от обиды: меня и в детстве никто ремнем не баловал, во-вторых, отлютой Лешкиной молчаливости. Если человек молчит, зло в нем копится. А теперь ивовсе сбежал и что там думает в одиночку, одному Богу ведомо.

Наконец он возник на пороге, хлопнул дверью так, что домходуном заходил, и направился ко мне.

— Врать мне было обязательно? За нос водить, какпацана?

Я стала всхлипывать еще жалче и размазывать слезы.

— Я не врала.

— А как же это называется? — язвительнопоинтересовался Алексей.

— Я не врала, а всей правды недоговаривала. Это разныевещи.

— Так, — громыхнул он и заметался зверем покомнате. — А что ж ты, сладкая, имечко себе сменила?

Объяснить это было трудно. Я вытерла слезы и уставилась впол.

— Язык отсох? — прошипел он.

— Если бы я в первый день тебе все рассказала, ты б мнепомог?

Он по комнате сновать прекратил и замер возле меня.

— Положим, поначалу говорить это и правда было быглупо. А потом?

— А что потом? — всхлипнула я. Он рывком поднялменя с пола и прорычал с яростью: