Помоги мне.

Помоги мне.

Как это сделать?

Хоть бы он пропал, исчез с лица земли.

Мне рассказали, что его грузовик загорелся на шоссе. Кабина вспыхнула сразу. Мимо проезжало какое-то семейство. Они остановились, но помочь не смогли. Просто смотрели, как он бьется внутри кабины, медленно превращаясь в жаркое, а потом вообще в черный дым. Я слышала, что в последние минуты жизни он, вероятно, испытал ужасную боль. Мучительная агония, сказал кто-то. Я даже полезла в словарь, чтобы узнать, что это значит.

Но в комнате, обшитой деревянными панелями, в присутствии троих чиновников мне было не до победных гимнов. Я еще до суда навсегда перестала зудеть тот мотивчик. Мне не хотелось вспоминать о том, что произошло, так что от привычки напевать я избавилась. Правда, благодаря Ори выяснилось, что я продолжала мычать его во сне.

До сих пор не понимаю, чего ждали от меня чиновники.

Я не издала ни звука. Я могла бы закрыть лицо руками, скрываясь от их взглядов. Я могла бы рассмеяться недоверчиво, как, наверное, рассмеялись бы многие из нас от такой ошеломительной новости. Я могла бы закричать, как не кричала никогда с тех пор, как попала сюда. Я могла бы сотворить что-нибудь еще, чтобы они догадались, что я обвела их вокруг пальца.

Но я нашла в себе силы только на то, чтобы поблагодарить их, как благодарил бы хозяина за обретенную свободу раб.

Мы все поднялись, ножки четырех стульев скрипнули по полу. Мои запястья по-прежнему были свободны от наручников, голова высоко поднята. Мы стояли в той комнате, как обычные свободные люди.

Дверь открылась, мне сказали, что я могу идти обратно в камеру или куда там мне нужно идти. Ждите новостей. Вернулся Сантосуссо, чтобы сопроводить меня. Викинг и его дамы вышли из комнаты первые, пожелав на прощание всего наилучшего. Вряд ли я встречу их снова.

– Ну как? – спросил Сантосуссо радостно улыбаясь, на щеках у него появились ямочки. – Что я тебе говорил! Хорошие новости, правда?

– Да. – Я не смогла выдавить из себя улыбку. – Спасибо.

Конечно же, он желал мне добра. И полагал, что свобода есть благо. Мы все так считали, но никогда не задумывались о том, что ждет нас дома. Может, родители уже давным-давно выбросили наши старые кровати и сказали братьям и сестрам, что нас переехал поезд.

К тому же родители были не у всех. Пустота, вот что поджидало тебя снаружи. Старый ключ не подойдет к замку. Придется звонить в дверь и спрашивать разрешения войти. В глазке мелькнет тень. Тень незнакомца; семья давно переехала, не сказав тебе. А может, и тень женщины, которая носила тебя под сердцем девять месяцев, потом мучилась четырнадцать часов перед тем, как ей разрезали живот, да только она теперь горько жалеет о том, что дала тебе жизнь.

Исправительная система могла выпустить нас из своих цепких лап, но ее не волновало, с чем и кем мы столкнемся снаружи.

Мать боролась за то, чтобы меня отпустили? Пока не увижу ее и не услышу, как она сама это скажет, ни за что не поверю.

Сантосуссо отвел меня обратно, должно быть, удивляясь, почему я не скачу от радости. Мы прошли мимо окна, в которое пыталась заглянуть Ори, и там мелькнуло чистое синее небо. Я отвернулась.

Трудно было осознать, что меня вскоре освободят. Меня одну. Я выйду, а все останутся.

Я подумала о моей новой сокамернице. Кто поможет ей пережить первую зиму в тюрьме? Нет, радости я не испытывала.

Сантосуссо повел меня не в камеру, а на уроки, потому что по утрам мы обычно занимались. Он проводил меня до учебного корпуса, и я оказалась один на один с обрушившейся на меня новостью.

И тут я услышала два девичьих голоса. Они не пошли на уроки, а «собрались» и о чем-то разговаривали. А нам не разрешали «собираться», пока шли занятия, – одно из главных правил распорядка.

Я выглянула из-за угла. Там была Ори все еще в оранжевом комбинезоне (скоро ей выдадут несколько зеленых, чтобы она не отличалась от большинства). Глядя на нее, я вспомнила, что скоро уйду. Как ей сообщить? Нас посадили в клетку, дверь скоро откроется, но для меня одной?

Ори разговаривала с Пичес. Нашла с кем. Мы все знали, что Пичес ни с кем не дружила. Она интересовалась другими, только когда у нее покупали то, что она продавала.

Они шептались, прикрывая рты ладонями. Я разобрала только, что Ори спросила:

– Что мне надо сделать?

Ответа я не расслышала.

Пичес прятала свои таблетки между большим и средним пальцем ног. Она свободно ходила мимо охранников, и ее осанка или походка не давала им оснований заподозрить неладное. Однако лето выдалось неудачное. После того как однажды ночью на дверях камер открылись замки, наркотиков на продажу ей с воли не приносили. Если таблеток у Пичес нет, о чем тогда с ней шепчется Ори?

Где-то скрипнула дверь; они отшатнулись друг от друга и разбежались в разные стороны. Я прошмыгнула в класс. Ори вошла вслед за мной и бросила на стол учительнице пропуск, в котором отмечались наши отлучки в туалет.

Мы встретились взглядами. Ее глаза искрились и сверкали. Что же она пыталась скрыть?

Думать о том, что мне предстоит покинуть Ори, стало еще тяжелее. Неужели она подсела на таблетки? Значит, вскоре превратится во вторую Дамур?

Несколько часов спустя Ори вернулась во второй корпус – после обеда где-то задержалась. Я сперва услышала ее и только потом увидела. Раздался рокот колес моей тележки для книг (уж его я узнаю из тысячи). Заднее колесо по-прежнему не крутилось, так что с ней трудно было совладать. Тележку везла Ори, довольно ухмыляясь.

Как это понимать? Ее перевели в библиотеку? Во мне забурлила ярость. Но когда я увидела беспечную улыбку и сияющие глаза Ори, кулаки разжались сами собой.

– Она твоя, – объявила Ори, остановившись в дверях камеры. – Я поговорила с Пичес и охранниками. Тебе вернули книжки.

Разве такое возможно? Однако деревянная тележка, полная книг, вновь в моих руках. «Книжный вор»[19], «Дающий»[20], «Цветы на чердаке» и продолжение – «Лепестки на ветру»[21]. Все книжки стояли вперемешку, но я решила, что расставлю их по алфавиту попозже. Вудсон[22], Этвуд[23], де ла Пенья[24], Кристи[25], Альенде[26], Гейман[27], Майерс[28], Зарр[29]. Появился наконец и третий том «Заколдованных»[30], который многие из нас так долго ждали.