От звука ее голоса князь Федор качнулся в седле. Емузахотелось перекреститься, чтобы исчезло наваждение… ведь чем иным, кроме какнаваждением, было увидеть здесь, в богом забытом Березае, АлександраМеншикова-младшего, и Бахтияра, и горбунью Варвару Михайловну, и ее сестру,супругу Меншикова, княгиню Дарью, и дочерей ее – Александру и… и Марию.

Где угодно, когда угодно он узнал бы эти глаза, и губы, инежный овал лица, и никогда еще она не казалась ему такой прекрасной, кактеперь, в этом простом платье, с русыми косами, короною обвивавшими голову, соследами слез на бледном лице, в отчаянии заломившая руки, когда ее матушкавырвалась и кинулась к сестре… Но поздно: Варвару Михайловну уже в беспамятствезатолкали в карету, следом взобрались горничные, кучер щелкнул кнутом – и всопровождении пятерки солдат навьюченная, бесформенная колымага загромыхала внеизвестную даль.

У Дарьи Михайловны подкосились ноги, и она упала бы, когдабы молодой черкес не оказался проворнее и не успел подхватить ее. Сашенькапомогла ему унести княгиню в дом. Александр угрюмо побрел по двору. Марияподошла к нему, взяла за руку… Он безнадежно покачал головою, унылым взоромокидывая двор, – да так и замер, встретившись глазами с князем Федором.

* * *

Федор спрыгнул с коня. Подбежал мальчишка, искательнозаглядывал в глаза барина, – тот лишь отмахнулся.

– В конюшню. Расседлай, напои, – вот все, что мог онвыдавить, да тут же забыл и о мальчишке, и о конях, медленно двинулся надеревянных после долгой скачки ногах по двору, ничего не видя, кроме белоговысокого лба под русою волною, изумленно расширенных, потемневших глаз, кромеузкой руки, прижатой к губам, как бы удерживая крик… зов?

Александр заступил ему дорогу:

– Тебе чего?

Федор приостановился, глянул на него незряче, непонимающе ивновь рванулся к Марии, но Александр стоял неколебимо:

– За кем приехал? Кого из нас теперь увезут? Куда? Сестер,мать по монастырям? Меня в застенок? Отца? Ну, он и так при смерти: кровьпускали, уже и исповедали, приобщили святых тайн.

У Федора в горле пересохло. Неужели зелье чертова Экзилиоказалось таким действенным?! Значит, Александр Данилыч все еще болен. И,значит, его выпустили из-под домашнего ареста, ежели он путешествует.

– Куда же князь Александр Данилыч едет в таком состоянии? –с тревогою спросил Федор. – На лечение? К святым местам?

Брат и сестра мгновение смотрели на него молча, как бы не всилах вникнуть в смысл его слов, потом Мария, ахнув, закрыла лицо руками, аАлександр с нечленораздельным криком схватил князя Федора за грудки:

– К святым местам? Измываешься, проклятый?!

Освободиться из его изнеженных рук в другое время несоставило бы труда, но злость и отчаяние придали ему силу, и князю пришлосьповозиться, прежде чем он расцепил мертвую хватку Александра, и так стиснул егозапястья, что тот зашипел от боли.

– С ума сошел?! Что происходит? – крикнул князь Федор.

– А ты не знаешь? – выдавил Александр покривившимся ртом. –Ты, Долгоруков, не знаешь? Не вы ли старались погубить отца, чтоб самим статьна той высоте, с которой он был низвергнут?

– Низвергнут?.. – повторил Федор, словно эхо, начинаянаконец подозревать, что случилось.

– Что, самим звуком слова наслаждаешься? – съехидничалАлександр. – Пусти руки, больно! Сволочи, предатели!

Князь Федор ослабил было хватку, но при последнем словевновь тряхнул Александра – тот аж взвыл.

– Не мели попусту. Скажи, что приключилось?!

– Не знаешь, сукин сын?

– От такого слышу! – огрызнулся Федор. – Не знаю! Я с июлямесяца был в Воронеже, в своем имении, близ Раненбурга.

Александр вытаращил глаза:

– Где-е? Ты шутишь? – и засмеялся надрывным, каркающимхохотом, более похожим на рыдания. – Ра-анен-бург! Боже мой! Да ведь мы соседи!Снова рядом с Долгоруковыми!

И, резко оборвав смех, с силой вырвался, отступил на миг, сненавистью глядя на Федора:

– Не врешь? Не ведаешь еще про нашу погибель? Ну такпорадуйся: отец сослан в Раненбург бессрочно! У него отобрали ордена, взялиподписку ни с кем не переписываться. Все имущество от нас отторгнуто, людиостались только те, что при нас. Ты мог видеть, как тетушку, материну сестру,Варвару Михайловну, от нас отлучили и повезли на заточение в монастырь вАлександровской слободе. Погляди! – Он схватил правую руку сестры, сунул ксамому лицу Федора (у того судорога прошла по телу от неутолимого желания припастьк ней губами!). – Видишь, кольцо? – На безымянном пальце Марии сверкал алмаз. –Это ее собственное кольцо, Машино! Царь вернул ей перстень и слово вернул! Аобручальное кольцо, императорское, сейчас увез в Петербург Шушерин. И ордена уМарии и Сашеньки отнял, в Верховный тайный совет отправил и мои ордена отобрал…– Голос его оборвался всхлипыванием. Махнув рукой, Александр убежал в дом.

Сторонний наблюдатель, наверное, не без усмешки заметил бы,что самым трагическим из всего перечня бедствий, постигших семью, тщеславномуАлександру наибольнейшим показалась потеря им орденов, в числе которых, какизвестно, был один, прежде даваемый лишь особам женского пола и врученный емулишь для удовлетворения его непомерного наследственного тщеславия. Но Федордаже и не слышал последних слов. Он словно бы оглох на несколько мгновений,услышав: «Царь вернул перстень, и слово вернул!»

Итак, дядюшкино письмо оказалось правдиво: «Дело слажено…»

Дело слажено! Она свободна!

* * *