– Дурак я дурак! – сказал он вслух и вздрогнул от звукасобственного голоса. – Зачем я ринулся в тот загон? Зачем?!

Он знал, что теперь долго будет задавать себе сей вопрос – ине найдет ответа.

Конечно, с одной стороны: теперь у князя Федора было имение.С другой стороны, надлежало туда немедля податься. Награда или опала? Пожалуй,все-таки второе…

В опале Федор отродясь не бывал, не знал толком, как следуетсебя вести, и немало растерялся. Ивана он больше не видал, однако тот, верно,был обеспокоен судьбою названого брата и позаботился послать отцу коротенькуюмаловразумительную записку, из которой, впрочем, явствовало несомненно: царь вярости, лютует, ехать Федору следует немедля.

– И думать не смей! – замахал руками Алексей Григорьич,когда Федор намекнул: нельзя ли, мол, отсидеться, может, дня через два-триблажь царева пройдет?.. – Лучше мы тут вокруг потопчемся – глядишь, милостивеци одумается.

«Милостивец!» – Федор раздраженно передернул плечами: ехатькуда-то к черту на рога не хотелось отчаянно, особенно теперь, когда АлександрДанилыч заболел и события могли принять самый неожиданный характер. А его,Федора, удаляли, лишали возможности принимать в них участие, влиять на них!

– Да что ты его гонишь? – вмешался Василий Лукич, молчавшийдоселе. – Ведь есть же средство остаться. Можно испросить ему прощения,намекнув государю, чьими придумками выбит из седла Данилыч…

– Еще не выбит! – возразил Алексей Григорьич, а похолодевшийФедор смог дух перевести.

Первое дело – и впрямь Данилыч еще в силе, мало ли, как всеобернется. Но если даже и сложатся обстоятельства благоприятно, он ни за что,никогда, нипочем не хотел бы, чтобы Мария узнала о том роковом участии, кое онпринял в судьбе ее отца. Пусть князь чувствовал себя в ее присутствии как быотравленным смертельной тайной, пусть порою втихомолку угрызался совестью – всеж лучше, чем увидеть ненависть в ее глазах! Ведь если дядюшки скажут хотькому-то… нет ничего тайного, что не стало бы явным! Если и суждено Марии узнатькогда-нибудь секрет той шахматной партии, то потом, когда-нибудь потом, когдаона уже полюбит его настолько, что всякую вину его будет готова обратить вдостоинство, как и диктует истинная любовь.

«А возможно, даже и хорошо, что меня не окажется приближайших событиях, – рассудил Федор: некое смутное чувство подсказывало ему,что разворот их может быть весьма стремителен. – Она будет в отчаянии, а япоявлюсь как раз вовремя, чтобы утешить… И она будет думать обо мне – я знаю,чувствую это!»

Он ощущал любящим сердцем: Марии необходимо дать времяпривыкнуть к новому чувству, внезапно зародившемуся в ее душе. Конечно, с однойстороны, с глаз долой – из сердца вон, однако, с другой стороны, женщины жалеютстрадальцев, а жалеть – по-русски значит любить. Нет, убеждал себя Федор, всескладывается удачно, ехать нужно немедля, но, боже мой, какой тоскойнаполнялось его сердце при одной только мысли об этой вынужденной разлуке! Онзнал о себе, что навеки запечатлел Марию в сердце своем, а она?.. Ревностьтерзала его, и была та ревность столь сильна, что заглушила другое чувство,некий вещий, природный, почти звериный инстинкт, властно призывавшийослушаться, затаиться, не выпускать из поля зрения ни Марию, ни ее отца, нидядюшек…

Итак, он уехал, и даже не удалось улучить минутки крадучисьпробраться в дом на Преображенском, хоть издали взглянуть на нее. Дядюшки неуспокоились, пока не взгромоздили Федора в возок – благо большая часть багажа,с опозданием прибывшего из Франции, так и стояла нераспакованная. Конечно,князь был тронут этой, казалось бы, искренней заботою о нем… но, когда скукадолгого пути овладела им всецело и ничего не оставила сердцу, кроме уныния итоски, он понял, что ни о ком, кроме себя, дядюшки, разумеется, не заботились:они охотно удалили с пути Федора, как удалили бы всякого, могущего помешатьвозрастающему долгоруковскому благополучию.

Не будь князь столь отягощен печалью, имение Ракитное,неожиданно свалившееся ему в собственность, могло бы утешить, ибо стояло навысоком берегу Воронежа, с коего открывался чудный вид на реку и пологий,низменный, простор – так называемый Ногайский берег. Впрочем, только в том ибыла радость, потому что хозяйство находилось в состоянии заброшенности, какаябывает именно в дворцовых, не имеющих крепкой, властной руки имениях. Староста,по мнению Федора, был сущий разбойник и до того в штыки принял нового хозяина,что молодой князь начал опасаться, как бы однажды не получить хорошую порциюотравы в жареных грибах, коими кухарка с унылым постоянством норовила потчеватьего всякий день, хотя он их в рот не брал. Без оружия и в одиночку князь Федортеперь шагу не делал. Конечно, можно было от угрюмого Кузьмы избавиться, нотогда все работы по имению уж наверняка встали бы, ибо не поправление хозяйствазаботило князя, а лихорадочное ожидание известий из Петербурга.

Василий Лукич обещал племяннику писать непременно дважды внеделю; слово свое он сдерживал – может быть, из аккуратности, но скорее всегооттого, что ему бесконечно приятно было снова и снова смаковать подробностипроисходившего, как бы переживая заново столь обнадеживающие события, так чтоочень скоро перед Федором выстроилась четкая хроника событий, которые он вызвалсвоею волею, как злой колдун своим свистом вызывает на море бурю.

* * *

Итак, после нескольких сильных припадков здоровьесветлейшего вдруг начало поправляться, хотя у него самого уже столь малооставалось надежд на выздоровление, что он писал духовную и последниезавещательные письма, в которых всячески пытался устроить судьбу своей семьи.

Пока светлейший хворал, царь навещал его реже и реже. 20июля к Меншикову пожаловала вообще одна Наталья Алексеевна, без брата. Учитываяих взаимную приязнь, описать сей визит можно двумя словами: «Пришла – ушла». 29июля, впрочем, самочувствие Меншикова улучшилось настолько, что ему былоразрешено выезжать из дома. Вечером этого дня он вместе с Петром участвовал вцеремонии открытия моста через Неву и проехал по нему в карете.

И это почти все его общение с царем!

Да, Долгоруковы с успехом последовали советам князя Федора:за пять недель, когда Меншиков практически был лишен возможности контролироватьповедение будущего зятя, они освободили юнца из-под опеки светлейшего ивовлекли его под свое влияние.

Раньше Петр был почти неразлучен с «батюшкой». Послевыздоровления Данилыча он избегал с ним встреч, а если они все же случались, тобыли весьма кратковременны или прилюдны. Петр вдобавок избегал свиданий сневестой, причем настолько демонстративно, что даже иностранные послы заметилиэто и сделали доносы своим правительствам.