щурюсь на рычащем ветру. Когда мы приближаемся, то видим пару лошадей – чёрную и белую, – бьющих хвостами и фыркающих.

Волчий капюшон падает мне на спину, когда я поворачиваюсь к Тууле.

– Как ты их нашла?

– Было непросто, – отвечает она. – Лошади склонны сопротивляться моему очарованию.

Предпочитаю промолчать о её очаровании.

Выдохнув, прижимаю ладонь к морде своей белой кобылы. Она нюхает мою руку, словно извиняясь за то, что бросила меня. Меня удивляет, насколько я благодарна, что снова вижу её – не просто реликвию из далёкого теперь Кехси, но и средство спасения, если я выберу бежать. У Туулы, похоже, нет своей лошади. Интересно, как быстро бегает медведь?

Рука Гашпара лежит на шее его коня, но он, поджав губы, наблюдает за Туулой.

Мы идём дальше по равнине, направляясь к чёрной массе, движущейся по снегу. Когда мы подходим ближе, я вижу, что это не единородная масса, а множество двигающихся оленей с серебристыми шкурами. Их головы опущены, и они жуют редкие пучки травы, пробивающиеся сквозь мерзлую землю. Когда Туула приближается к ним, олени поднимают головы; их прозрачные глаза следят за ней в сонном оцепенении. Кожу у меня покалывает. Плечи Гашпара под шаубе напрягаются.

Юбка Туулы развевается, отбрасывая на лёд тёмную тень. Она протягивает руку к ближайшему оленю, и тот покорно бредёт к ней, пока не утыкается носом в ладонь. В мгновение ока или даже быстрее его ноги подгибаются. Животное падает на землю, уронив в снег свою корону рогов.

– Сейчас он спит, – говорит Туула, всё ещё не отрывая взгляда от серо-стальной шерсти. – Охотник, почему бы тебе не сделать всё побыстрее?

Она вернула Гашпару топор ещё в хижине, передала ему огромный клинок без малейших колебаний. Это лишь заставляет меня доверять ей меньше. Если она не боится вооружённого Охотника, значит, либо невероятно глупа, либо непостижимо сильна. При взгляде на упавшего оленя у меня пересохло во рту.

Гашпар взмахивает топором с решимостью и точностью, которые меня удивляют. До сих пор он управлялся с этим оружием неуклюже, неуверенно. Кровь струится на снег рваными ручейками, стекает вниз, собираясь у моих ног. Обволакивает каждую серебристую шерстинку на меху оленя, как кровь Пехти, застывавшая на моём волчьем плаще. Туула наклоняется, чтобы взять рога мёртвого животного, и осознание наполняет меня, как дождевая вода – корыто.

– Ты – Йувви, – говорю я.

Туула медленно поворачивается ко мне:

– И что это значит для тебя, волчица?

Я знаю лишь то, что вплетено в сказания Вираг о героях и богах, в её ограниченные скупым знанием истории. Знаю, что когда первые северные разведчики въехали в Калеву, то обнаружили там Йувви и целые ряды оленей за их спинами. Йувви сказали, что эта земля принадлежит им и была дарована им богами. По мере того как прибывало всё больше северных поселенцев, они возмущались, что Йувви не ценят землю, используя её лишь для охоты, пастбищ и рыбной ловли, вместо того чтобы растить хлеб. Они оттеснили Йувви к скудным областям Крайнего Севера, а затем Патрифидия заставила тех уйти ещё дальше. Вираг говорила, что у Йувви есть своя собственная магия, какое-то благо, дарованное богами, помогающее им выжить в этих бесплодных местах, даже когда несколько королей-патрифидов отчаянно пытались уничтожить их.

– Это значит, что ты ненавидишь Охотников, – наконец говорю я, повышая голос на сильном ветру. – Почему ты спасла нас?

Туула переводит взгляд на Гашпара; его пальцы, затянутые в перчатку, крепко сжимают рукоять топора. Вижу знакомый блеск сдерживаемой ненависти в её глазах, вижу, как скривились её губы от яда, проглоченного столько раз. В следующий миг она снова смотрит на меня.

– Когда я нашла тебя на льду, я знала, что ты выживешь, – говорит она. – Ты была холодна, как Полуморе глубокой зимой, но на твоих щеках всё ещё играл румянец, и твоё дыхание было тёплым на моей руке. Он едва дышал, и его губы были белыми точно кость. Он снял свой плащ и накрыл им тебя. И я знала, что, если Охотник пытался отдать свою жизнь, чтобы спасти волчицу, он будет готов примириться и с Йувви.

Стая воронов преследует нас сверху; их крики отражаются ото льда и эхом разносятся на много миль. Туула напевает две одинокие ноты из незнакомой песни, и вороны спускаются вниз, вцепившись в мех мёртвого оленя своими серыми когтями. Они снова взмывают вверх, и трепет их крыльев похож на прерывистое сердцебиение. Они поднимают оленя к порогу хижины Туулы. Когда вороны снова улетают, то оставляют в подарок обсидиановые перья, которые тут же подхватывает и глотает ветер.

Туула поднимается по верёвочной лестнице и выжидающе смотрит на нас. Я стою, упершись сапогами в снег, стиснув челюсти. Не уверена, насколько разумно следовать за ней обратно в медвежью берлогу, но пустая равнина ослепительной белизны раскинулась передо мной на много миль. Я помню, как закрыла глаза от мертвящего холода и уже не надеялась открыть их снова. Решаю, что лучше встретиться с медведем, и обхватываю рукой первую ступеньку верёвочной лестницы.

Не знаю, чего ожидать, когда мы добираемся наверх. Туула предлагает нам еду и не пытается вырвать топор из рук Гашпара. Она кормит Биэрдну с рук кусками оленьего мяса, розового, сырого, и кровь увлажняет мех вокруг пасти медведицы. Её клыки блестят в свете огня, как тонкие наконечники стрел. Гашпар не прикасается к еде и не говорит. Взгляд его здорового глаза устремлён в очаг, на меня он не смотрит.

Я почти ожидаю, что он попытается опровергнуть историю Туулы. Возможно, он думал, что мы оба обречены, и неважно, чьё сердце остановится первым. Я почти убедила себя в этом, когда моё предательское тело поворачивается к нему, и мои предательские губы размыкаются и шепчут:

– Благодарю тебя.

– Я сделал это не ради твоей благодарности.

То же самое он сказал мне много дней назад в лесу, с Пехти, и теперь я злюсь вдвойне.

– Это ещё одна чёрная отметина на твоей душе – спасти жизнь волчицы? Если мне придётся снова выносить твою благочестивую укоризну, я начну жалеть, что ты не бросил меня тонуть.

– Нет, – коротко отвечает он, не встречаясь со мной взглядом. – Просто не будем об этом, Ивике.

Ритм моего имени подобен трём пульсациям света, быстрым, умирающим. Я сморгнула, и они исчезли. Мгновение я думаю, будто мне только показалось, что он назвал меня как-то иначе, не волчица. Но я знаю, что мне не померещилось то, как его тело прижималось ко мне все эти ночи среди