– Как ты очутилась в Египте?

Женщина разрыдалась.

– Меня выкрали, Бебий! Меня бесцеремонно и нагло выкрали!.. Прямо в центре Рима. Зажали рот и затолкали в носилки, потом доставили к какому-то негодяю. Я не могла сообщить о себе. Я поклялась, что не поступлюсь своей честью и покончу с собой. – Она неожиданно успокоилась, отвернулась и призналась: – Но вышло иначе… Пришлось поступиться… Меня украли по просьбе этого мерзкого, похожего на жабу толстяка Нератия. Погрузили на его быстроходную галеру и доставили сюда. Все эти дни я была как в бреду. Рядом со мной была какая-то старуха, она поила меня какой-то гадостью.

Оказавшись в объятиях этой жабы, я решила, что жизнь моя кончена, но как видишь, сумела выжить. Злодею не удалось сломать мою жизнь во цвете лет… По воле божественного Хрѝста я в конце концов досталась тебе. Этот великий знак дарит надежду.

…«Хорошо излагает, – пришло в голову Бебию, – как по-писаному… в конце концов, великий знак».

Эта подлая мыслишка показалась ему слишком оскорбительной в отношении такого чуда, каким оказалась Пантея.

Он прижал женщину к себе, шепнул на ухо:

– Я сегодня же напишу Люпусиану, поздравлю его с великой радостью.

Женщина наградила его поцелуем.

– Стоит ли так спешить? Я теперь в безопасности, а если ты напишешь письмо, дядя потребует срочно вернуть меня в Рим и что случится потом, об этом даже подумать боюсь.

Женщина всплакнула.

– После всего, что произошло со мной, я не могу считать себя достойной его. Я хочу побыть с тобой. Я вся в твоей власти. Ты можешь в любую минуту выгнать меня, продать самому проказливому старикашке. Если ты сообщишь обо мне, нас насильно разлучат. Я на все готова, но только дай мне возможность хотя бы еще немного побыть с тобой.

Наслаждение было столь сильным, изнеможение столь приятным, что он выразился кратко и определенно:

– Живи. Будь рядом. Я сам отвезу тебя в Рим, а там мы с твоим дядей уладим этот вопрос.

Женщина накинулась на него, шептала долго и страстно… Потом оседлала, и с тем же восторгом, с переменой положения тел, объятиями, закидыванием ног и поклонением очаровательным ягодицам, – они вновь отправилась в длительное и незабываемое путешествие.

Потом были и хриплые выкрики, и жесткие и болезненные хватания, исступленные удары мужским молотом, доводившие раскалившееся лоно Пантеи до умопомрачительного служения богине любви…

* * *

Угар любви схлынул через неделю.

К тому времени Пантея уже прижилась в маленьком домике, предоставленном Бебию Корнелием Лонгом. Она уже вовсю командовала на вилле, состоявшей из небольшого двухэтажного жилого строения, бассейна со ступенчатым спуском к воде, прилегающего садика, обсаженного яблонями и сикоморами (фикусами) и двумя финиковыми пальмами у главного входа, выходившим на небольшую площадь с колодцем и стелой, изображавшей голову льва.

Короткая улочка, упиравшаяся в тупиковую площадь, вела на центральный проспект Александрии, рассекавший город с запада на восток.

Усадьба когда-то принадлежала римскому чиновнику и после еврейского восстания, случившегося в городе около двадцати лет назад, когда Траян вел войну с Парфией, в качестве гостевого дома досталась службе фрументариев, следивших за поставками хлеба в Рим.

Это были жуткие месяцы, обернувшиеся неслыханными для городского великолепия разрушениями. Явившиеся из Палестины истеричные проповедники взбунтовали евреев, заселявших восточные кварталы города. Они воспламенили своих приверженцев известием, что на землю во исполнение пророчества явился мессия, посланный Творцом спасти еврейский народ. Они кричали, что наступил «день гнева» и ярость Яхве должна обрушиться на врагов.

Мятеж очень скоро превратился в регулярную войну между приверженцами иудейского культа, составлявшими более трети населения тогдашней Александрии (а оно тогда насчитывало около миллиона), и всеми остальными жителями города – египтянами, греками и италийцами. Сначала восставшие имели успех. Префект Египта, Корнелий Луп вынужден был отступить. В Александрии началась паника. Греки, египтяне и римляне укрылись вместе с Лупом в западной части города, из которого устроили укрепленный лагерь.

На их беду, в начале весны к Александрии с запада, из Киренаики – то есть с противоположной стороны, – приблизилась орда обезумевших евреев, целью которых было объединиться со своими единоверцами в Египте, откуда они намеревались двинуться в Иудею, и, если бы полководцу Марку Турбону и его когортам, встретившему бунтовщиков в боевых порядках, не удалось разгромить их, – городу было бы несдобровать.

Избиение восставших было поголовным.

Легионеры никого не щадили. В резне участвовали все, даже обозники, рабы и лагерные шлюхи. Киренаикские бандиты рассеялись по всему Египту, вплоть до священной Фиваиды (в среднем течении Нила), и везде их безжалостно и зверски убивали. Никто из безумцев даже не пытался просить пощады. Они сами бросались на мечи, в пламя костров, воспевая своего бога, якобы не бросившего их в несчастье и доказавшего, что его царство близко.

В те же дни Корнелию Лупу удалось окончательно подавить очаги сопротивления в самой Александрии. Прорвавшиеся в сторону Иудеи евреи укрылись в пустынях Синая, где, невзирая ни на какие трудности, стремились добраться до стоянок мятежных арабов, называя их «братьями».

После подавления восстания квесторы насчитали более двухсот двадцати тысяч трупов. Это почти все население провинции, которая превратились в пустыню.

С тех пор город, основанный великим Александром Македонцем, отстроился, раздвинул границы, о чем Бебий подробно написал в послании Марку в Рим.

Что касается путешествия к пирамидам, Бебий не мог ничем похвастаться.

Нератий Приск, обещавший предоставить верблюдов, исчез, а в канцелярии префекта к просьбе выделить охрану отнеслись более чем прохладно. Чиновники отводили глаза, отсылали от одного к другому, ссылались на то, что после его приезда на город обрушилась новая беда – на улицах Александрии начали разбойничать тени. Кто скрывался за этими нападениями, городским властям выяснить не удалось, однако орудовали злоумышленники дерзко. Запоздавших путников внезапно встречал исступленный собачий лай, затем путь преграждала повозка, над которой вырастала гигантская, неясная и пугающая фигура в черном, потом со всех сторон налетали тени, и начиналось избиение.

Несколько таких случаев привели город, давно не знавший подобных ужасов, в состояние паники.

Пантея умоляла Бебия не выходить по ночам, а уж если визит нельзя было отложить, брать с собой надежную охрану, которую следует непременно вытребовать у Вителиса. Она настаивала, что одного Храбрия будет недостаточно.

Оно, может, и так… Бебий вовсе не собирался бездумно рисковать жизнью, однако и посвящать чужих людей в свои секреты не собирался, тем более что слежку за собой он обнаружил сразу, как только оставил на своем столе в спальне недописанное в Рим письмо.

Вернувшись, чтобы окончить описание великолепного города и его