По океану, стало быть, плыла ладья. На палубе всего одинчеловечек, вовсе маленький. Митя прищурился и увидел отважного мореплавателясовсем близко. Ба, так это же Митридат Карпов, собственной персоной! Какое унего испуганное лицо, как тревожно озирается он по сторонам! Не иначе потопнутьбоится.

Дурачина, хотел крикнуть своему двойнику Митя. Чегострашишься? Как это возможно — в самом себе потопнуть? Ничего не бойся, глядивокруг без страха!

Но маленький моряк не слышал. Его мучили жажда и голод, онизнывал от палящего зноя.

— Воды, — шептал он пересохшими губами. — Ох, жарко!

Здесь Митя очнулся. Увидел пустую дорогу, вихрящийся снег исовсем близко лицо Данилы. Тот прижался к Митиному лбу ледяной щекой.

— Э, сударь мой, да у тебя чело хоть трут зажигай.Господи-Разум, где ж тут жилье?

Пустыня сибирская! А всего-то сотня верст до Москвы.

И ветер как завоет, как сыпанет холодной крупой по лицу!

Нет уж, лучше жара и море.

Митя снова закрыл глаза и в тот же миг почувствовал, как егообдувает горячий, соленый бриз. Опыт и чутье бывалого моряка подсказали:приближается ураган. Он оглянулся и затрепетал. С дальнего края неба,стремительно разрастаясь, неслось облако. Оно быстро меняло цвет и форму. Иморе сразу потемнело, лодку закачало из стороны в сторону.

Здесь должен быть остров, Митя твердо это знал. Привстал нацыпочки и увидел в отдалении желто-зеленую кочку, торчавшую над волнами.

Туда, скорей туда!

Он бросился к кормилу, навалился всем телом. И пошла гонка —кто скорей: туча или челн.

Бег наперегонки длился нескончаемо долго, так что уж и силыбыли на исходе.

Всего один раз кормщик оторвался от руля — чтоб глотнутьводы из глиняного кувшина.

Но влага оказалась не освежающей, а горькой, противной.

Митя даже заплакал от обиды и разочарования.

Вдруг увидел над собой Данилу — отощавшего, с серой щетинойна лице.

— Пей, — сказал Данила, — пей.

Но всё это не имело касательства до главного: успеет ли Митядостичь острова, прежде чем грянет буря.

Раздутый парус щелкал и хлопал, того и гляди лопнет, но покадержался. А ветер всё крепчал. Ни в одной книге Митя не читал, что бывает ветертакой силы. Чтобы гнуло к самой палубе, чтобы с головы сдуло всю растительностьдо последнего волоска!

Огромная волна подняла ладью. Прямо перед собой Митя увиделкаменный зуб скалы. Ну всё, конец! Но волна вскинула суденышко еще выше,перенесла через риф и опустила в бухту.

Шторм мгновенно стих. То есть где-то вдали еще ухало ипорыкивало, но здесь, в бухте, царило совершенное безмолвие. Желтый песок,белое небо, слепящее солнце. Яркое-преяркое, смотреть больно. Митя прикрылглаза рукой, отяжелевшей от борьбы со стихией.

Вот тебе на! Солнце-то квадратное!

Он похлопал глазами и увидел, что солнце светит черезнебольшое слюдяное оконце. Желтым оказался не песок, а сосновая стена свежейсрубки, да и небо было никаким не небом. Беленый потолок, вот что это было.

Сам Митридат лежал на скамье, под пахучим тулупом, вмаленькой светлой комнате.

В углу был еще кто-то, оттуда доносилось сонное дыхание.

Митя скосил глаза, потому что поворачивать голову не хватилосил. Это там Фондорин спал, прямо на полу, привалившись спиной к стенке. Видчудной: щеки и подбородок заросли седыми волосами, на голых плечах драная бабьякацавейка, на ногах вместо сапог лапти. Что за метаморфозы? И куда подевалсячудесный остров?

Все-таки повернул голову и поморщился — так неприятно оназашуршала по жесткой соломенной подушке. Что за нелепица?

Дотронулся до макушки. Господи святый! Где волосы? Вместоних одна колючесть. Так, выходит, не приснилось про то, что волоса ветромсдуло?

— Данила-а! — позвал он, тоненько — сам разжалобился.

Фондорин дернулся, захлопал глазами.

— Очнулся! — воскликнул он. — А я знал! Кризис-то миновал!Всю ночь тебя трясло, только к утру отпустило. Ждал-ждал, пока глазки откроешь,да и пал жертвой Морфея. Ну-ка, ну-ка.. — Поднялся, сел рядом. — Так, взглядясный, губы не обметаны. И лихорадки нет. Теперь на поправку пойдешь.

— Где мои волосы?

— Обриты. Медицинская наука утверждает, что при ослаблениителесного механизма через волосы сила уходит и жар сильнее, оттого больныхстригут под корень. Опять же сам видишь, хоромы тут нецарские. Зачем паразитовприваживать?

— А почему вы так странно одеты? Неужто в лес возвращаетесь?

Данила запахнул на груди свою незавидную одежонку.

— Понимаешь, дружок, мой кошель в Солнцеграде остался. Мыведь тут, на постоялом дворе, уж неделю проживаем. Что у меня было, продал.Часы работы славного Бреге пошли на покупку снадобий: медвежьего сала, липовоговоска, трав. За сапоги нас пустили в это скромное помещение. Сюртук и жилетобратились дровами, печку топить. Из прежнего гардероба у меня остались одништаны.

— Как же мы теперь доберемся до Москвы? — задал Митя тотсамый вопрос, с которого началась его болезнь.

— Денек-другой полежишь, на это достанет моих панталонов. Атам пустим в бой резервы. — Он показал на стену, где на крючке висела наряднаяМитина одежда. — Выменяем на какие-никакие тулупишки, валенки, тебе шапчонкулибо пуховый платок, остаток же употребим на пропитание. Денька за четыредобредем, дорога не дальняя.

* * *

Не четыре дня до Москвы шли, а все шесть. Очень уж Митя былслаб. Пройдет версту-другую, и всё. Дальше Данила его на руках несет.

От такой задержки у путешественников вышло совершенноебанкрутство. На последней ночевке, в селе Тушине, пришлось расплатиться заночлег и щи Митиным тулупчиком.

Поэтому в Первопрестольную вступили греческим зверемкентавром, так что встречные пугались, а некоторые даже крестились: Митя сиделна Даниле верхом, продев руки в рукава большущего тулупа. Рукава болтались,полы едва прикрывали Фондорину чресла. Поначалу тулуп спереди был расстегнут,чтоб Даниле видеть дорогу, но потом пришлось запахнуться, потому что седокудуло, и продвижение сильно замедлилось, ведь чудо-конь ступал вслепую. Еслирытвина или ухаб, Митя предупреждал.