— Не беспокойтесь, нисколько, — сухо ответил Данила. —Благодарю, но я вечером кофей не пью. В мои годы это чересчур рискованно всмысле желудочной дигестии. — Он поднялся. — Давеча, когда меня вели вгардеробную, я проходил через библиотеку. Могу ли я в ожидании его сиятельствапобыть там, посмотреть книги? Уверен, что вам без меня будет веселее.

— Хорошо, — сказала Хавронская несчастным голосом. — Когдаприедет дядя, я пошлю за вами.

Фондорин вышел, а она залилась слезами.

— Неужто и ты, кисонька, будешь таким жестоким с беднымиженщинами? — всхлипывала графиня. — Конечно, что я ему — кукла безмозглая. Еслилобызать не даюсь, то нечего на меня и время тратить. Разве я ему пара? Онумный, блестящий, он герой. По всей Европе дамам головы кружил. А я? Только игодна, что в метрески к Платону Зурову!

Митя попытался разуверить рыдающую Павлину в ее заблуждении,но на скудном младенческом наречии сделать это было затруднительно, да она и неслушала.

Увы, столь долго жданная встреча обратилась форменнымдезастром.

Слава Богу, вскоре явился хозяин дома, московский губернаторкнязь Давыд Петрович Долгорукой. Вошел, прихрамывая и стуча по полу тростью —шумный, дородный, с карими навыкате глазами и точно такими же ямочками, как уплемянницы. Локти малинового фрака у его сиятельства были перепачканы белым —верно, играл в карты на мелок или, может, бился на бильярде. От румяных уст,которые ласково дотронулись до Митиного лба, пахло вином и шоколадом.

Лакей немедленно привел Фондорина, и состоялось знакомство.

В присутствии родственника Павлина Аникитишна держаласьменее скованно.

— Вот, дядя, мой спаситель, о котором я вам столькорассказывала, — объявила она и улыбнулась Даниле робкой, приязненной улыбкой,от которой тот вспыхнул.

— Стало быть и мой спаситель, и мой! — вскричал Долгорукой,бросаясь жать Фондорину руку. — Ибо Пашенька мне дороже родной дочери, каковойу меня, впрочем, не имеется.

Он мягко, приятно хохотнул, стукнул в ладоши, чтобы подавализакуски и вина, а дальше всё покатилось само собой — легко, весело, безо всякойнеловкости.

Как опытный светский человек, Давыд Петрович, должно быть,уловил в атмосфере некую натянутость, и, чтобы релаксировать гостя, застрекоталбез умолку о московских новостях. Речь его была остроумна, жива, занимательна.

— Нынче мы всё воды пьём и моционом увлекаемся, — говорилон, сардонически поджимая углы рта. — Слыхали ль вы о водяном заведении доктораЛодера? Нет? А между тем в Петербурге о нашем поветрии осведомлены. Третьегодня прибыли на инспекцию сам лейб-медик Круиз и адмирал Козопуло, а сиеозначает августейшее внимание. Правда, инспекторы переругались меж собой, несошлись во мнениях.

— Что за водяное заведение? — заинтересовался Данила. — Откаких болезней?

— А от всяких. Герр Лодер раскопал на Воробьевых горахмагический минеральный источник, вода из которого, по его уверению, творитчудеса. Особенно ежели сопровождается трехчасовой прогулкой по проложенной дляэтой цели аллее. Старцам сия метода возвращает аппетит к радостям жизни, дамам— молодость и красоту. От подагры, правда, не спасает. Я выпил ведра два иотхромал по треклятой дорожке Бог весть сколько часов, но, как видите,по-прежнему ковыляю с палкой. Простонародье глазеет, как баре безо всякогосмысла шпацируют по аллее взад и вперед, потешается. Даже новые словечкипоявились: «лодеря гонять» и «лодерничать». Каково?

Фондорин улыбнулся, но без веселости.

— Я вижу, Москва сильно переменилась. Когда я покидал ее двагода назад, все сидели по домам и собираться кучно избегали.

— Да, да, — покивал князь. Губы сжались, лоб нахмурился, иоказалось, что Давыд Петрович умеет быть серьезным. — Я понимаю, о чем вы. Иваше дело помню. Сочувствую и негодую. Однако разве я мог помешать Озоровскому?Что я — всего лишь гражданский губернатор. А он — главнокомандующий,генерал-аншеф, от самого Маслова имел поддержку. Такова моя доля — служить подначалом человека низкой души, гонителя просвещения и благородства. Увы,милейший Данила Ларионович, злато-розовых кустов в московском вертограде выболее не узрите. Теперь ум и прекраснодушие не в моде, все пекутся лишь отелесности. Если и остались ревнители общественного блага, то, наученные вашимпримером, хранят безмолвие и действуют тихо, без огласки. Огласка — вещьопасная.

— Это доподлинно так, — сказал Фондорин. — Однако, если ужмы заговорили об огласке, позволено ли мне будет осведомиться, что вы какближайший родственник и покровитель Павлины Аникитишны намерены предпринять вотношении князя Зурова? Он нанес ее сиятельству и всему вашему семейству тяжкоеоскорбление. Похищение, усугубленное убийствами — преступление наитягчайшее.

Давыд Петрович вздохнул, потер переносицу.

— Разумеется, я думал об этом. Павлина свидетель, в каком ябыл возмущении, когда она всё мне рассказала. Сгоряча сел писать всеподданнейшуюжалобу государыне. А утром, на ясную голову, перечел и порвал. Почему, спроситевы? А потому что верных доказательств нет. Какие-то разбойники в лесу напали накарету, убили слуг. В одном из злодеев Павлина узнала зуровского адъютанта. Такчто с того? Адъютант отопрется, а иных свидетелей нет. Если, конечно, несчитать, сего чудесного карапуза. — Долгорукой улыбнулся и сделал Мите козу. —Да хоть бы и были свидетели. Кому поверит царица — обожаемому Платоше или им?Конечно, подозрение против Фаворита у нее останется. А от неуверенности иподозрительности ее величество обыкновенно впадают в гнев. На кого онобрушится? На тех, кто осмелился огорчить богоподобную монархиню. То есть насаму же Павлину, а также… А также на ее родню, — вполголоса закончил губернатор.

Наступила тишина, прерываемая лишь потрескиванием дров вкамине.

— Что ж, по крайней мере откровенно. — Фондорин поднялся. —Ежели бы я имел счастье находиться на вашем месте и обладал правомпопечительствовать чести Павлины Аникитишны, я поступил бы иначе. Но, какговорится, бодливой корове… — Он поклонился разом и хозяину, и его племяннице.— Мое обещание выполнено. Дмитрия я к вам доставил. Позвольте мне откланяться.Одежду я верну вашему сиятельству, как только обзаведусь собственной. Желаювам, сударыня, всяческого благополучия. Могу ли я на прощанье перемолвиться несколькимисловами с мальчиком?

Хавронская порывисто встала и протянула к Даниле руки, ночто она хотела ему сказать, осталось неизвестным, потому что в эту минуту всалон вошел лакей и громко объявил:

— К ее сиятельству действительный статский советникМетастазио, прибывший из Петербурга. Просят принять.