Пахло холодной водой, сухими травами, пылью.

— Фонарь включать не буду, — шепнул охранник. — Сейчас глазапривыкнут, спустимся к причалу. Дверь закройте, свет!

Щелкнул металл. Николас оглянулся и не увидел никакой двери— во мраке проглядывал только крутой склон, покрытый дерном.

Выход из туннеля был закамуфлирован безупречно.

— Саня, спускайся пер… — начал говорить тот же охранник, нов темноте что-то чмокнуло, и он поперхнулся.

Голова его бешено дернулась назад, потянула за собой тело, ионо повалилось на прибрежный песок.

В ту же секунду чмокнуло еще раз, и второй телохранительтоже упал.

Николас опустился на четвереньки, приподнял парню голову ивоскликнул:

— Саша! Что с вами?

Но Саша был неподвижен, и изо рта у него, булькая, теклакровь — точь-в-точь, как тогда у капитана Волкова.

Мира отчаянно завизжала, но сразу же подавилась криком,потому что с двух сторон вспыхнули сильные фонари. Остолбеневший Николас увиделв ярком электрическом свете женскую фигуру с длинной трубкой в руке.

— Молодцом, Ника, — раздался спокойный, насмешливый голос. —Всё исполнил, как надо. Девчонку на катер, да чтоб не шумела. Могут услышать.Этих двух суньте в туннель.

— Гад! — закричала Мира. — Сволочь!

Преда…

Но крик перешел в мычание — ей заткнули рот, куда-топоволокли.

Жанна медленно приближалась. Черная трубка покачивалась в ееруке.

— Ах, как ты предсказуем, Никочка. Побежал душу облегчить?Какой я дала пас на ворота, а? А гол забил Лукьяныч, ему за это хорошие бабкизаплачены.

Фандорин хотел подняться, чтобы принять смерть стоя, нопередумал. Какая разница? Такому идиоту в самый раз подохнуть на четвереньках.

— Что зажмурился? — хохотнула Жанна. — Помирать собрался?Нет, рано. Вы мне, Николай Александрович, еще понадобитесь. Должок-то за вамиостался. Самое интересное у нас начнется завтра. Или Куцый будет паинькой, илиего дочурку унесут на кладбище.

Николас открыл глаза, не испытывая никакого облегченияоттого, что смерть откладывалась.

Всё пропало. Он проиграл всё, что только можно. И Мирандупогубил, и своих, похоже, не спас. Уж Миранду-то наверняка…

Будет Куценко паинькой или не будет — всё равно…

В одеревеневшей от шока и коньяка голове ворочалисьбессвязные, неповоротливые мысли. На кладбище. Завтра. Унесут. Как воина,четыре капитана.

И кто же я буду после этого? Или, вернее, что? Нет,серьезно, когда ее завтра унесут, что ж я буду?

— Это мы завтра решим, — ответил Данила на жалобный Митинвопрос и прикрыл рукой глаза от низко летящего снега. — И как нам дальше быть,и как до Москвы добираться. А до завтра, уважаемый Дмитрий Алексеевич, ещедожить нужно. Ты почти что нагишом. Я, как видишь, тоже одет по-комнатному.Окрест только любавинские деревни.

Нас там вряд ли обогреют, скорее донесут в милицию. Нестранно ли? Один безумец наделен властью над многими здравомыслящими людьми, иникто из них не осмелится ему перечить. Не так ли устроены и многие иные,гораздо более обширные царства? — Фондорин хотел произнести еще какую-тосентенцию, но ему в открытый рот попал целый комок пушистого снега, и онсплюнул. — Однако нужно уносить ноги, пока метель. Сейчас проскользнем лесом,потом выйдем на дорогу и направим стопы в сторону Клина. Если судьба намулыбнется, заночуем в какой-нибудь деревеньке, пускай не столь благоустроенной,как Миронов рай, зато безопасной.

— Не дойти нам, — всхлипнул Митя, стуча зубами. — Замерзнем.Ни шубы, ни даже плаща…

Он был в камзоле, коротких панталонах, чулках. Пока сердцеколотилось от страха, разгоняло кровь по жилам, холод не ощущался, зато теперьпробирало до самых костей. Данила тоже в парк выбежал налегке, даже без шапки.

— Падать духом мы не станем, — сказал он, вытирая с бровейснежинки. — Шубы обещать не могу, но плащ у тебя сейчас будет.

Он снял сюртук, надел на Митю — и вправду получился плащ, ато даже и шинель до самых пят.

— Плохо, что обувь у тебя непригодна для зимней натуры, —вздохнул Фондорин. — Хотя что ж, воспитаннику ее царского величества зазорноидти собственными ножками. Пожалуйте на коня, сударь мой. Он хоть и стар, давынослив.

Взял Митю на руки, прижал к груди.

— Так и мне теплей. Ну, вперед! И с песней, как положено намарше. Слушай. Я спою «Гимн Злато-Розовому Кресту», хорошая песня.

Зашагал по снегу, распевая во всё горло, и толькоотплевывался, когда рот забивало снегом.

Вотще ярятся непогоды,

Вотще грозит нам воли враг.

Не променяем мы свободы

На корку хлеба и очаг.

Плыви безбрежным океаном,

Который самый ты и есть.

Блюди с усердьем непрестанным

Три слова: Ум, Добро и Честь.

Что глад, что хлад, ранящи стрелы

Тому, кто видит ясну цель.

Ничто пред Разумом пределы,

Челну ничто коварна мель!

Песня была хорошая, бодрая, с неисчислимым количествомкуплетов. Митя сначала слушал, а потом перестал, потому что вдруг увидел передсобой бурливые воды с пенными гребешками, а вдали, на самом горизонте, белыйпарус. В небе сияло жаркое солнце — не желтое, а красное. Оно было как живое:мерно сокращалось и разжималось. Приглядевшись, он увидел, что при каждомразжатии оно выталкивает из себя горячие лучи, которые потом растекаются повсей небесной сфере. Да это не солнце, это же сердце, догадался Митя. Априслушавшись к биению необыкновенного светила, понял штуку еще болеедиковинную: не просто сердце, а его собственное, Митино сердце. Тут же сам себеобъяснил: если внутри меня безбрежный океан, то чему же быть солнцем, как несердцу? И успокоился по поводу сего феномена, стал на парус смотреть.