«Косил Ясь конюшину, косил Ясь конюшину». И руками делаетпохабные движения. Что, не помните? Ах, да, вы же англичанин. Шлягер такой былсоветский, ансамбль «Песняры». А у меня же фамилия девичья Конюхова. Дружки Ясятак и грохнули, а Мират, когда сообразил, о чем речь, кинулся на Яся скулаками. Была жуткая драка. Мират, конечно, получил по первое число. Потом наразбирательстве у директора молчал, отказывался говорить, за что набросился наодноклассника. За хулиганство вылетел из школы — тут еще и Ясев папаша рукуприложил. Доучивался Мират в вечёрке, днем работал санитаром в больнице. Апоступил в тот же медицинский, куда Яся пристроил папа. Мират нарочно выбралпрофессию врача, сам мне потом признавался. Хотел поквитаться. Мечтал, чтостанет звездой медицины, а ничтожество Ястыков будет ему халат подавать. Миратон знаете какой целеустремленный. Выпьем за него, хорошо? (Выпили за МиратаВиленовича.) В институте они, по-моему, уже не общались. Факультеты были разные,да и тусовки тоже: у одного «мажоры», у другого «зубрилы». Только зря Миратверил, что для медицинской карьеры достаточно только знаний и таланта. Ясьврачом становиться и не собирался, еще до поступления знал, что папа егопристроит в «Медимпорт». Но это ладно, про это вам наверняка Мират говорил.Давайте я вам лучше расскажу, как мы поженились… В девяностом, то есть послешколы сколько прошло — лет восемнадцать, что ли? Нет, семнадцать. В общем,полжизни. А тогда казалось, вся жизнь уже позади. Встречаю Мирата — случайно,возле работы. То есть это я думала, что случайно, а встречу-то, конечно, онподстроил. Помнил меня все эти годы, любил. Ждал своего часа и решил, что пора,что дождался. У меня был жуткий период, просто кошмар. Только-только развеласьсо вторым мужем. Он такая мразь оказался! Поехал в командировку, в Америку (онгебешник был), и дал деру, выбрал свободу. Деньги из Народного банка все снял,умудрился даже втихаря московскую квартиру продать (я у матери была прописана).И всё, финиш. Я без мужа, без денег, без собственного дома, без нормальнойработы. Раньше-то я думала, что красавица — это такая профессия, хлебом с икройвсегда обеспечит. А тут тридцать четыре года, вокруг полно красавиц помоложе ипошикарней, и какая там икра, на хлеб еле хватает. И вот встречаю Мирата. Егопросто не узнать. Солидный, дорого одет, на «мерседесе». Это тогда еще редкостьбыла, ведь девяностый год. Зашли в ресторан. Выпили, вспомнили школу. Ячувствую — не перегорело в нем. Так смотрит, так молчит! Женщины это сразувидят. Рассказал, что неженат, мол, некогда было, а взглянул, словно хотелсказать «и не на ком». Руку погладил — осторожненько так, будто боялся, что ясвою отдерну. Я и подумала: почему нет? Человек столько лет меня любит! Большоели дело, а ему потом будет что вспомнить. И поехала к нему. У него квартирабыла — что там бывшая мужнина на Кутузовском. Два этажа, наборный паркет,камин. Мне показалось, прямо дворец. Сели на диван, стали целоваться. Он весьдрожит от счастья, мне лестно. Вдруг, когда уже потянулся лифчик расстегивать,замер — смотрит в упор мне на шею. «Это, говорит, что у тебя? Давно?» А у менявот здесь родинка была. Я удивилась. Говорю: «Лет десять уже, а что?» Он вдругк лифчику интерес утратил, давай другие мои родинки разглядывать: под ухом, нависке. «Вот что, говорит, Инга. Едем-ка в клинику. Не нравится мне это».Представляете? Столько лет мечтал об этом моменте, а тут вдруг «едем вклинику»… Налейте-ка. До сих пор, как вспомню, мороз по коже… Короче, началсякошмар: анализы, УЗИ, рентгены. А времени нет, упущено время. Господи, сколькоя пережила! Если б не Мират, наверно, рехнулась бы. Он все время был рядом, ине приставал, с нежностями не лез. Хотел меня сначала в Австрию отправить, наоперацию. Деньжищи, по тем временам, сумасшедшие, собрал. А потом говорит:«Нет, не пущу. Спасти они тебя, может, и спасут, но всё лицо изуродуют. Здесьрезать буду, сам. Сам же после и залатаю. У меня методика новая,революционная». Он тогда был хирургом широкого профиля, но уже готовился уйти вкосметологию. Я ему, как Богу, верила. Больше, чем в каких-то там австрийцев… Иправильно делала. Вытащил он меня — можно сказать, с того света. Лицо всёискромсал, лимфатические узлы удалил, яичники вырезал — это называетсягормональная профилактика. Но спас. И всё время, пока я без лица жила — долгихпять месяцев — тоже был рядом. И любил — не меньше, чем когда я красавицейбыла. Если хотите знать, именно тогда у нас с ним отношения и начались. И ужбезо всякого снисходительства с моей стороны, а с благодарностью, со страстью,с любовью. Вот когда я поняла, что такое настоящая любовь. За это я большевсего Мирату благодарна, еще сильней, чем за спасенную жизнь или завозвращенную красоту. Что там — возвращенную. Когда он на мне свою методуиспробовал, я стала куда краше, чем в юности. Да вот, смотрите сами.

Инга взяла с письменного стола фотокарточку в рамке. Снимокбыл старый, черно-белый. Судя по белому фартуку, увеличенный с выпускнойфотографии.

Не такая уж десятиклассница Конюхова была и красотка.Обычное девичье личико. Правда, не кукольное, как теперь, а живое.

За разглядыванием карточки Нику и застал хозяин.

— А, — сказал он. — Реминисценции?

Отобрал у Инги недопитый бокал.

— Всё, милая, всё. Больше не пей. И плакать не надо. —Наклонился, снял с ее лица губами слезу. — Пора ехать.

Она всхлипнула, поцеловала ему руку, а Фандорин с грустьюподумал: какая сильная, долгая была любовь, но и она кончилась. Сначала любилон — год за годом, без надежды на взаимность. Теперь любит она, и тоже безответно.Очевидно, Куценко из того разряда людей, которые, добившись поставленной цели,теряют к ней интерес. Разве Мират Виленович виноват в том, что у него такоеустройство? Внешне ведет себя безупречно, спасибо и на том.

— Николай Александрович, ваш саквояж уложен. Мира иохранники ждут в подвале. Спасибо вам.

Куценко пожал Фандорину руку — крепко, да еще сверху прикрылдругой рукой.

— Ну, с Богом.

Подземным ходом шли так: впереди охранник, потом Николас сдевочкой, потом второй охранник. Туннель был бетонный, с тусклыми лампочкамипод потолком, ничего романтического. Незаменимая вещь для жилища олигарха,молодец Павел Лукьянович.

Мира переоделась в джинсовый комбинезон и куртку, повязалаголову банданой и в этом наряде казалась совсем ребенком. Была она притихшая,напуганная, всё жалась к Фандорину, так что пришлось обнять ее за худенькоеплечо.

Так они прошли метров двести или, может, триста и оказалисьперед низенькой металлической дверью с рулеобразной ручкой.

Первый охранник повернул колесико, выглянул в темноту.Подождал, прислушался, махнул рукой: можно.

После электрического света, даже такого слабого, ночьпоказалась Николасу не правдоподобно черной — ни огонька вдали, ни звездочки внебе.