Павлина рухнула обратно в кресло. Кровь отлила от ее лица, ирозовое платье уже не так шло ей, как прежде.

Долгорукой, наоборот, привстал. Фондорин же замахал на лакеяруками, но и он от потрясения не мог вымолвить ни слова.

Если явление Фаворитова секретаря повергло в такуюрастерянность взрослых, что уж говорить о Митридате? Он сполз с кресла на пол исжался в комочек.

Лакей попятился от Данилиных взмахов.

— Сказать, что ее сиятельство не принимают? Боязно. Очень ужважный господин.

— Как можно? — встрепенулся Давыд Петрович. — Просипожаловать.

Митя опрометью кинулся к двери, но на пороге обернулся и былустыжен.

Фондорин и Долгорукой, оба с одинаково нахмуренными лбами,стояли по сторонам от Павлины Аникитишны, готовые защищать ее от злодейства.

Хорош рыцарь Митридат!

И воротился в салон, хоть не самым геройским манером.Забился за угол камина, где тень погуще, да еще отгородился экраном.

Господи Боже мой, на Тя уповах, спаси мя от всех гонящих мяи избави мя!

Слова молитвы замерли на устах. В комнату, ступая важно ивластно, вошел главный Митин зложелатель.

Он держался совсем не так, как в Зимнем дворце, да ивыглядел иначе.

Там-то Еремей Умбертович всё улыбался, ходил скользящейпоходкой, одевался скромно, безо всякой пышности.

А ныне на его груди, перетянутой муаровой лентой, сиялабриллиантовая звезда. Подбородок итальянца был задран кверху, каблуки громкостукали по паркету, и любезной улыбкой себя он не утруждал.

Оглядев салон (на каминном экране, благодарение Господу,своим черным взглядом не задержался), Метастазио сказал:

— Да здесь целое общество. Мое почтение, графиня. Вас,князь, я знаю. А кто этот господин?

— Данила Ларионович Фондорин, мой друг, — ответилаХавронская как можно суше, и голос нисколько не дрожал.

Зуровский секретарь резко обернулся к Фондорину и попыталсяиспепелить его своим медузьим взором — прямо молниями ожег. Наслышан, сталобыть, от Пикина. Но Данила ничего, ужасный взгляд вынес, своего не отвел.Постояв так с полминуты, Метастазио столь же резко отвернулся от неустрашимогопротивника и перестал обращать на него внимание.

На церемонии с губернатором времени тратить не стал. Сразуобратился к Павлине Аникитишне:

— Мадам, я явился к вам по поручению Весьма ЗначительногоЛица (впрочем, отлично вам известного) и хотел бы побеседовать приватно, с глазуна глаз.

— Я имею к дяде и Даниле Ларионовичу полный конфиянс, —ледяным тоном молвила графиня. — Ежели упомянутое вами лицо хочет молить меня опрощении, то напрасно. Передайте, что…

— Кому нужно ваше прощение? — перебил ее Метастазио. — Яприбыл не за тем. Бросьте представлять Орлеанскую Девственницу. Ваше упрямствосводит Весьма Значительное Лицо с ума, а это создает опасность важнейшимгосударственным интересам. Я потому говорю это прямо при вас, — полуобернулсяон к Долгорукому, — что строптивость племянницы вам первому окажет дурнуюуслугу. Вот, князь, случай либо вознестись на самый верх, либо лишиться всего.

Губернатор вспыхнул от наглости угрозы, но словесно невозмутился, лишь закусил губу.

— Графиня, как только Весьма Значительному Лицу донесли, гдевы находитесь, он хотел немедленно мчаться сюда. Сие было бы истинной трагедиейдля всех персон, имеющих касательство к этой истории. Насилу я отговорил его,пообещав, что доставлю вас сам. Я ехал без остановок, спал в экипаже, отчего у меняпроизошла жестокая мигрень и констипация в кишках. Я чертовски зол и не желаювыслушивать никаких женских глупостей. Собирайтесь и едем!

Он шагнул к Хавронской и потянулся взять ее за руку, но путьему преградил Фондорин.

— Я лекарь, — сказал он скрипучим от ярости голосом, — изнаю отличное средство, которое навсегда вас избавит от констипации и мигрени.Убирайтесь, пока я не приступил к лечению. Павлина Аникитишна никуда не поедет!

Метастазио спокойно смотрел в глаза графине, не удостоивФондорина даже взглядом.

— Подумайте хорошенько. Этого человека не слушайте, он всёравно что мертвец, про него уже всё решено. От вас зависит ваша собственнаясудьба и счастье ваших близких. Ну же, — нетерпеливо прикрикнул он, — полноломаться! Я жду ответа.

— Вы слышали его из уст господина Фондорина, — произнеслаПавлина с улыбкой и взяла Данилу под руку.

Итальянец ничуть не стушевался — кажется, именно этого иждал.

— Что ж, князь, — обратился он к Долгорукому, — тогда у менядело до вас. Государственное и посторонних ушей не терпящее. Мы побеседуемздесь или вы сопроводите меня в иное место?

Давыд Петрович настороженно посмотрел на Метастазио и нехотяподнялся, опираясь на палку.

— Если разговор официальный, прошу в кабинет.

— Нет-нет! — Павлина тоже встала. — Оставайтесь. До кабинетанужно пройти дюжину комнат, а я знаю, что ваша подагра, милый дядюшка, нерасполагает к долгим прогулкам. Данила Ларионович, не проводите ли вы меня вбиблиотеку?

— Буду счастлив.

Фондорин бросил грозный взгляд на петербуржца и повелграфиню прочь.

Митя с радостью последовал бы за ними, но был вынужденостаться в своем жарком укрытии.

Итальянец подождал, пока за дверью стихнут шаги, и сел рядомс князем.

— Сударь, — заговорил он быстро, напористо. — Вашаплемянница красива, но глупа. Не будем тратить время на пустяки. Поговоримлучше о будущем империи, как подобает людям государственным. Известно ли вам,что ее величество слаба здоровьем и не сегодня-завтра умрет?

— Как? — вздрогнул Долгорукой. — Неужто дела так плохи?Адмирал Козопуло давеча в узком кругу рассказывал, что лишь своими стараниямиподдерживает в государыне жизненную силу, однако я не принял его болтовнювсерьез. Неужто…?

— Да. Ее дни сочтены. Великая эпоха близится к концу. Чтопоследует дальше — вот в чем вопрос. Каким станет новое царствование? Эройсвета и справедливости или торжеством безумия? Платону Александровичу известнываши просвещенные взгляды, и в вашем ответе я не сомневаюсь.

— Да, конечно, я за свет и справедливость, — подтвердилгубернатор, — однако не могли бы вы выразить свою мысль яснее?