Скотинина нахмурилась:

– Госпожа Пугачева признает только желтыецветы, а мой сын получает удовольствие лишь от красных. Поклонницы знают, вот истараются угодить Олежеку. Мой сын имеет оглушительный успех, его песня«Сирота» вот уже три недели возглавляет рейтинги, мой сын…

Знаю, знаю, стоит лишь включить радио илителевизор, как из динамиков льется непритязательная мелодия из трех нот судивительными по примитивности словами: «Сирота я, сирота. Ты ушла, ты ушла,сирота я, сирота»… и дальше в подобном духе. У меня, воспитанной на Бахе,Моцарте и Прокофьеве, подобное «творчество» вызывает нервную почесуху, нопоколение пепси в восторге, а в конечном итоге успех песни определяютподростки, а не парочка зануд с консерваторским образованием.

– Мой сын… – вновь завела мать.

Рот у нее не закрывался, на столе появилосьнесколько альбомчиков с фотографиями. На страницах мелькал только Олег, немногостранно, если учесть, что он был женат. Но никаких свадебных или семейныхснимков не было, лишь господин Скотинин во всевозможных видах – от почти гологона пляже до упакованного в смокинг на каком-то приеме.

Наташа не давала мне вставить словечка. Ееречь лилась плавным потоком, и я узнала много «интересного».

Олег – гениален. Выявился данный факт вдетстве, в три года мальчишечка барабанил на рояле «Маленькую ночную серенаду»,в пять – освоил сто бессмертных экзерсисов для скрипки, в семь мог исполнитьфуги на органе…

– Простите, – включилась я в океанхвалебной информации, – насколько я помню, господин Скотинин не москвич…

– Да, – подтвердила мать, –Олежек вырос в Подмосковье, город Разино, в двух часах езды от столицы. Мой мужбыл военный, но рано умер…

– В Разино был орга́н? –недоверчиво подняла я вверх брови.

Этот инструмент огромен, если не сказать,громоздок. Не всякий европейский город может похвастаться тем, что обладаеторганом. В самой Москве их, кажется, всего три – в залах Консерватории, Большоми Малом, и в зале имени Чайковского. Лучше всего орган звучит в церкви, кстати,в католических соборах он непременный атрибут службы. Играют на нем руками иногами, это тяжелый труд, и семилетний ребенок, даже гениальный, ни за что несправится с клавиатурами, ему просто не хватит роста.

Поняв, что дала маху, Наталья приняласьотбиваться:

– Вы не так поняли. Олежек исполнял нарояле фуги, предназначенные для органа.

Вот это ближе к правде, хотя тожемаловероятно.

Следующие полчаса я слушала хвалебные оды, нуне сыночек, а коробка рахат-лукума в шоколаде. Представляете себе это тягучее,противно-сладкое восточное лакомство, облитое толстым слоем глазури изкакао-бобов? Ну и как? Тошнотворная штука. Вот и меня начинало слегка мутить отматеринских речей, но Наташа, ничего не замечая, неслась дальше.

– Все, абсолютно все, отмечалиизумительное воспитание Олежки. В тринадцать лет он ел, как дипломат на приеме,с ножом и вилкой, всегда пользовался салфеткой. Весь стол замирал, когдаОлеженька кушал, наслаждение было смотреть.

Я хмыкнула, парень к тринадцати годам научилсяпользоваться ножом и привел матушку в такой восторг, что она до сих пор вкайфе. Обычно подобную радость испытывают лишь родители умственно отсталыхдетишек, когда тем удается освоить горшок.

– Сколько лет вашему сыну?

– Двадцать пять, – слишком быстроответила Наталья.

И я поняла – врет. Наверняка милейшему ребенкутридцатник. Просто аудитория Лео Ско состоит из девочек-подростков, ипереваливший на четвертый десяток артист покажется им побитым мольюстарикашкой.

– Можно поговорить с Лео?

– Конечно, душечка, – пропела мамашаи крикнула: – Олежечка, у тебя гости!

Не успели звуки ее хорошо поставленного голосапрокатиться под сводами кухни, как в комнату влетел сам господин Скотинин.Похоже, он просто поджидал в коридоре.

При взгляде на щуплую фигурку из моей грудивырвался вздох. В бытность арфисткой я частенько принимала участие в сборныхконцертах и отлично знаю, к каким ухищрениям прибегают артисты, чтобы выглядетьна сцене импозантно. Обувь на здоровенной подметке, корсеты, утягивающие живот,горы тонального крема, накладные ногти, фальшивый бюст… Всего и не перечислить,кое-какие примочки, типа постоянно сползавшего парика Иосифа Кобзона,становились героями анекдотов… Но Лео переплюнул всех. На сцене это былвысокий, достаточно худощавый парень с длинными белокурыми локонами и лицомразвратного подростка. Впрочем, о лице «сценического» Лео сказать ничего немогу. Оно всегда было густо измазано гримом, а пышная челка спадала почти доподбородка. Сейчас же передо мной стоял не слишком стройный человек, ростом недотянувший до метра шестидесяти пяти. Черные, коротко остриженные волосыторчали ежиком; маленькие, грязно-зеленые глазки пропадали на мелком личике сдлинным, как у грызуна, носом.

– Душенька, – взвилась над стуломмамаша, – кофейку?

– Мама, – укоризненно проблеялочадо, – ты же знаешь, я пью только чай.

Даже голос у него оказался другой, невизгливое сопрано, а хриплый басок.

Минут пятнадцать я, изображая восторг,расспрашивала уродца о творческих планах и наконец подобралась к цели визита.

– Нашим читателям хочется узнать о вашейличной жизни…

– Не женат, – быстренько сказал Леои глянул на матушку.

Та, как ни в чем не бывало, нарезала кексик.

– Неужели ни разу не сходили взагс? – давила я.

Олег напрягся, а мама сообщила:

– У Олежека была жена, но сейчас онсвободен.

– Развелись?

Повисло молчание. Затем Лео промямлил:

– Настя умерла.

– Какой ужас! Давно?

Певец, не подумав, ляпнул:

– Десять дней тому назад.

По тому, как дернулись Наташины плечи, японяла, мамуся пинает сыночка под столом ногой. Но поздно, дело сделано, словоне воробей…

– Катастрофа! – завела я, закатываяглаза. – Ах, какое самообладание надо иметь, только что потерять обожаемуюжену и не прерывать работу. Значит, вчера девять дней было?

Лео молча кивнул.

– Ну надо же, – педалировала я ту жетему, – а вы как раз вчера в «Метелице» выступали…

– Откуда вы знаете? – буркнул,наливаясь свекольной краснотой, визгун.

Тоже мне секрет!