– Хочешь, приходи.

– Приду! – обрадовался он. – Обязательно!

А чему, собственно, удивляться? Лешка всегда в курсе. Скорее, было бы странно, если бы он не знал о нас. Я даже почувствовал невнятное удовольствие оттого, что болтливый Лешка перебьет весь кайф моему братцу. Казимиру далеко до Добродеева! Бывалый Лешка заткнет за пояс любого, ему только в цирке выступать – клоуном. Истории, анекдоты, сплетни сыплются из него, как горох из рваного мешка, причем врет он при этом страшно. Но кому в застолье нужна правда? Лешка настоящий праздничный гость.

Они пришли вовремя – брат терпеть не может опаздывать. Оживленный Казимир и мило улыбающаяся Лена. С цветами и шампанским. Казимир помчался на кухню, где Рената разгружала пакеты из ресторана. Лена осталась со мной. Улыбка на ее лице казалась приклеенной. Я помог ей раздеться. Песик смотрел во все глаза, но подойти не решался. Я назвал его Толик. То есть он сам выбрал себе это имя. Я рассказывал Ренате про Толика Курсо и его собачье хозяйство, а песик всякий раз издавал скулящий звук.

– У вас собака? – спросила Лена, и в голосе ее прозвучала укоризна. Собака – это серьезно, это семья, крепкие отношения. Я поцеловал Лену, она прижалась холодной щекой.

– Как Костик?

– Нормально. Учится. – Она смотрела на меня небесной голубизны глазами. – Все в порядке. Тема, ты… – она запнулась.

– Я помню, не беспокойся.

Я поцеловал ей одну руку, потом другую. Она казалась мне маленькой обиженной девочкой. Из кухни долетали возбужденный голос Казимира и смех Ренаты. Толик наконец подошел к Лене, обнюхал платье, ткнулся влажным носом в колено. Лена рассмеялась, и я невольно залюбовался ею. И подумал, что слепая природа, или фатум, или… не знаю что сталкивает людей, которые никогда не станут родными. Оно слепо, это что-то. Оно полагается на инстинкт, а человек разумный хочет большего. Казимиру нужна другая жена, Лене нужен другой муж… Интересно, как бы сложилась наша совместная жизнь? Сейчас я уже не уверен, что благодарен брату…

Она почувствовала мое настроение, молчала, смотрела мне в глаза. У нас была общая тайна, которая объединяла. Горечь от ее поступка давно растаяла, возможно, потому что она не была счастлива. Я хотел сказать какие-то важные слова, позвать ее, но медлил, и миг был упущен.

– Леночка! – Впорхнувшая Рената – румяная, с горящими глазами, из плоти и крови, радостная – была хороша! Лена, как никогда, казалась сейчас бледной фарфоровой фигуркой, пастушкой из пасторали – розово-голубой, пастельной, неземной. – Как я рада! – Они расцеловались.

Тут входная дверь распахнулась, и на пороге появился Леша Добродеев! Услышал наши голоса и ломанулся без звонка. Был он один. Он всюду ходил один.

– Девочки! – обрадовался Леша, бросаясь к ним. – Красавицы мои! Ренаточка! Леночка! – Он облобызал им руки, расцеловал в щеки, обнял, сдавил. Девочки только пискнули. Толик тявкнул неуверенно, не зная, стоит ли вмешаться и защитить. Леша с трудом присел перед ним на корточки – мешал изрядных размеров живот. – А это кто у нас такой? – пропел басом, протягивая руки. – Малышаня! Псинка! А?

Толик неуверенно завилял хвостом. Леша подхватил его на руки. Толик испугался и взвыл. Казимир вышел на крики, уставился на Лешу. К моей радости, физиономия его вытянулась.

– Вы, кажется, знакомы? – спросил я, внутренне ухмыляясь.

– Конечно! – Леша выпустил кокера, который тут же метнулся вон из прихожей. – Кто же не знает лучшего городского архитектора! Все мои знакомые буквально в восторге! И Венька Мироненко, и Эля Пискун, все!

Вениамин Мироненко был помощником мэра, а Элеонора Пискун – женой главы областной администрации. Леша обожал называть сильных мира по именам и кличкам, демонстрируя близкие отношения.

– Рад, рад! – ворковал Лешка, стискивая руки Казимира.

Тот довольно кисло кивнул в ответ, чего Леша, разумеется, не заметил. Ему и в голову не приходило, что есть люди, которым он не нравится. Он сунул мне в руки увесистый пакет:

– Держи, старик! «Реми Мартен», знакомые лягушатники притащили. – Девизом Добродеева было: «Не жалей на представительство!» – А это – хозяйке дома! – Он протянул Ренате синюю с серебром пластиковую торбу.

Она немедленно достала из нее плоский пакет в шелковистой фиолетовой бумаге, развернула. Минуту-другую мы молча всматривались в рисунок. Там был изображен, похоже, цветными карандашами некрасивый мужчина с заплаканным лицом и бугристой бритой головой. Красные глаза его с мукой смотрели на зрителя, вокруг тощей шеи был намотан линялый шарф. А вокруг головы как космические обломки летали предметы: старинный телефонный аппарат с обрывком шнура, осколок тарелки, голова куклы с одним глазом, вилка с погнутыми зубцами. А на самом верху висела смеющаяся кривая луна.

– Правда, класс? – нарушил молчание Леша. – Глубокий философский смысл, утомление цивилизацией. Известный австрийский график – Антон Шейдл, тридцатые годы прошлого века. Подлинник! «Смех луны». То есть мы тут внизу метушимся, планы строим, суета сует и всяческая суета, а она смотрит сверху, вечная и холодная, и смеется!

Рената взглянула на меня. Казимир фыркнул. Лена прошептала:

– Очень мило.

– Ну что ты, Леша, – начал я, кашлянув. – Это же…

– Безумно дорого! – подхватила Рената. – Ты в своем репертуаре, Лешечка! Ну, разве можно так! – Она поцеловала его в толстую щеку.

– Для милого дружка! – радостно прогудел Леша. – Нравится? То-то. Сразу видно понимающих людей. Я знал, кому дарить!

Я подумал, что жена Добродеева, скорее всего, отказалась держать в доме этого утомленного цивилизацией плаксу, что неудивительно. Жизнь и так штука сложная.

Журналист болтал, Рената хохотала после дозы шампанского, Лена мягко сияла глазами, Казимир раздраженно пил водку, не дожидаясь остальных. Я же… Я смотрел на них и думал, какого черта… Какого черта они здесь? Я испытывал тоску смертную и был посторонним на чужом празднике. Я хотел стоять и смотреть в окно и чтобы в комнате не было света. Улица ночью совсем другая. Стоять, ощущая за спиной темное пространство пустой квартиры. Пустой! Я хотел остаться один. Привычка стоять у ночного окна появилась после смерти Лиски. Я смотрел на пустую улицу, залитую слабым неверным светом, с редкими прохожими и машинами, и в голове моей было так же пусто. Я поднялся и молча вышел. За моей спиной наступила тишина, потом что-то сказала Рената – видимо, оправдывалась и объясняла.

Я стоял у окна в темной спальне и думал, что тоже утомлен цивилизацией, а вокруг меня летают ненужные предметы – мобильные телефоны, компактные диски, автомобили и электронные адреса, – все то, что призвано облегчать жизнь, но не облегчает, а лишь усложняет. Я потрогал голову, мне показалось, что я обрит наголо и жалок и торчат шишки, по которым любой френолог определит, что я неприятен в общении, желчен, не умею прощать и злопамятен. А также мстителен, мрачен и сух. Что мне легче с цифрами, чем с людьми. Что я их не люблю, людей. А цифры люблю – за постоянство, четкость, неизменную красоту и последовательность. Когда-то давно я пережил короткую весну, но семь лет назад наступила зима и меня занесло снегом, который все сыплет и сыплет.