Казимир звонил мне раз или два, звал к себе, но я сослался на плохое самочувствие и положил трубку, не слушая его воплей. Я пока не готов… ни к чему не готов. Я словно увидел брата со стороны, на расстоянии, все его мелкие обезьяньи прыжки и ужимки, которые уже не желал воспринимать как шалости балованного дитяти. Он стал мне неприятен.

Рената и Танечка подружились, сообщила мне мама. Меня это не удивило – против Ренаты с ее бьющим через край обаянием не устоишь. Невольно я вздыхаю, чувствуя себя дураком и неудачником. Мама думает так же. Она уверена, что мы с Казимиром опять не поделили женщину, и я знаю, что ничто и никогда ее в этом не разубедит. Судьба. Карма. Фатум. Казимир всегда получает что хочет. Судьба, а против нее, как известно, не попрешь. Судьба – это вам не кот начихал, это серьезно. А ты лопух, читаю я в глазах мамы – она смотрит на меня с сожалением. Я не протестую. Нужно же кому-то быть лопухом в этой жизни.

Оказывается, пока я безвылазно сидел у себя в банке, выпал снег и наступила зима. Завьюжило и заметелило. А я ничего не заметил. В банке постоянная температура и вечнозеленые растения. На улице холодно, сыро, по краям тротуаров снежные заносы. Стало рано темнеть. В четыре дня – уже сумерки.

Я купил букет синих ирисов и пошел к детскому садику. Я не знал, там ли Аня, но заходить и спрашивать мне не хотелось. Я гулял вокруг уже минут сорок, как вдруг появилась Анечка в рыжей шубке. Я шагнул из укрытия, и она испуганно вскрикнула и отшатнулась. Я протянул ей цветы. «Что вы, не нужно!» – сказала она и тут же поднесла их к лицу. Вряд ли они пахнут, эти холодные и слабые парниковые цветы.

– Вы спасли мне жизнь, – произнес я торжественно. – Я вам очень благодарен, Анечка. Мама передает вам привет.

– Ой, спасибо. Я так испугалась!

– Я сам испугался, – признался я. – Чужая местность, ни одного знакомого лица, и вдруг вы! Уму непостижимо, как я забрел сюда.

– Вы не хотели вставать, – сказала она.

Значит ли это, что я лежал на земле? Не помню…

– Я притворялся!

– Я так испугалась, – повторила она. – Хорошо, что у меня был ваш адрес.

– Спасибо, Анечка! Как вы? Как Миша?

– Спасибо… у меня все хорошо, – ответила она неуверенно.

Не сговариваясь, мы пошли куда глаза глядят. Забрели в заснеженный парк, пошли по безлюдной аллее. В последний раз я прогуливался здесь лет двадцать назад. Снег, покрывший мокрые черные листья, был бел и девственен, не сравнить с уличной слякотью. Мы добрели до чугунной ограды на краю парка, долго смотрели вниз на реку. Черная змея извивалась в белых плоских берегах, а поодаль стеной стоял черный лес. Мир был графичен, черно-бел и холоден. Лишь на западе слабо светились малиновые полосы и дрожала первая звезда. А на востоке поднималась синеватая зимняя луна, яркая в черно-сером небе. Лиска однажды прочитала мне стихи про луну, которые я, разумеется, высмеял. Там луна называлась «седым кристаллом магических заклятий», «хрустальным трупом», а еще «любовницей волны»…[3]

Я с удивлением обнаружил, что все еще помню эти строчки.

Седой кристалл с кривой ухмылкой смотрел на нас с высоты вечности и, наверное, думал: «Нет, друзья, что бы вы там себе ни напридумали и ни насочиняли, но весь ваш человечий мир одна сплошная суета! Суета сует и всяческая суета…» Я вспомнил плачущего мужчину с Лешкиной картины… «Смех луны», кажется, и невольно улыбнулся – ну и что, что вечность? У седого кристалла свой путь, у нас, человеков, – свой…

А может, он и вовсе не думал о нас, магический седой кристалл. Пыль, прах…

Ощутимо подмораживало. Под ногами громко хрустело. Мы шли молча. Я взял ее за руку. Пальцы Анечки были холодны как сосульки.

– А где перчатки? – строго спросил я.

– Потерялись. – Она попыталась отобрать у меня руку.

Я дотронулся тыльной стороной ладони до ее носа. Он тоже был как сосулька.

– Немедленно домой, греться и пить чай! У меня есть ежевичное варенье. И ежевичное вино.

– Уже поздно… – несмело запротестовала она.

– Детское время. Вы спешите?

Она покачала головой, не глядя на меня. Я махнул рукой, и красный «Форд», вильнув, затормозил около нас.

Толик обрадовался нам, как родным. Анечка затормошила его, чтобы скрыть смущение. Боится она меня, что ли? Что за робкая девица! Толик был счастлив, вился вьюном, хвост его готов был оторваться напрочь. Я не часто балую его ласками.

– А где кольцо? – спросил я, когда мы сидели за столом на кухне. На мне был фартук с зайцем – подарок мамы. Мне хотелось развеселить Анечку. У зайца глупое лицо, в зубах он держит морковку. Казимир сказал однажды, что заяц похож на меня. Рената тогда так хохотала, что даже поперхнулась и закашлялась. Эти двое сразу спелись, что было видно невооруженным глазом.

– Нет кольца, – ответила Анечка, покраснев, не поднимая глаз.

– А свадьба когда? – допытывался я. – Не забудьте меня пригласить!

Она молчала.

– Так как со свадьбой? – продолжал я настаивать, не замечая ее каменного молчания. – Эх, люблю бывать на торжествах! Цветы, музыка, шампанское… Обязательно драка!

– Свадьбы не будет, – сказала она тихо.

– Не будет? – по инерции повторил я и прикусил язык, не зная, что сказать. Да и надо ли…

Она помотала головой и посмотрела прямо мне в лицо. Глаза у нее были зеленовато-серые, цвета болотного мха. Я нагнулся и поцеловал ее мягкие теплые губы, пахнущие ежевичным вареньем. Анечка не отодвинулась, и я, встав, потянул ее за собой. Она обняла меня за шею. Я целовал и чувствовал тонкий запах ее волос, кожи и чуть-чуть шерстяного свитера. Она пахла как… Лиска! Как Лиска…

«Остановись! – приказал я себе. – Остановись, черт тебя подери!»

– Я забыла цветы! – вдруг вскрикнула она шепотом. – На перилах в парке!

– На счастье! – ответил я, целуя ее.

– Отпусти Лиску, – сказала когда-то мудрая Рената. – Отпусти, не мучай ни себя, ни других.

Ты права, Рената. Тысячу раз права. Спасибо тебе! Что бы я без тебя делал, моя дорогая Рената?

Я отпускаю тебя, Лиска, любовь моя. До встречи…