Фрэнк Андрад с разинутым ртом наваливается на экран, ища глазами кнопку. И нажимает.

– Ты меня слышишь?

– Превосходно, Фрэнк, – заверяет Мартин Ломакс. – Так что ты говорил? Когда грохал кулаком по столу?

– А, пустое, – отвечает Фрэнк. Мартин всякий раз огорчается, не услышав от Фрэнка густого нью-йоркского акцента, какой бывает в кино. Тот говорит как самый обыкновенный американец. – Я просто создавал настрой.

– Меня можно не настраивать, Фрэнк, – сообщает Мартин.

– Слушай, Ломакс, – начинает Фрэнк, – ты мне нравишься, сам знаешь. И папе нравишься. Ты англичанин, мы это уважаем.

– Мне слышится здесь некое «но», Фрэнк, – говорит Мартин Ломакс.

– Ясное дело, – отвечает Фрэнк. – Если мы не получим свои алмазы к концу недели, то убьем тебя.

– О’кей, – кивает Мартин Ломакс.

– Может, ты их украл, может, не ты – с этим разберемся в другой раз. Но я прилечу повидать тебя, и, если они к тому времени не обнаружатся, мы прекратим с тобой все дела.

Мартин Ломакс снова кивает. Еще одна забота в дополнение к беспокойству о том, хватит ли вечером всем мест для парковки… Ну и денек!

– Я все сделаю сам, – информирует Фрэнк. – Это будет быстро, обещаю. Как минимум это ты заслужил.

– Тебе не надоело? – интересуется Мартин Ломакс. – Ты прекрасно знаешь, что я их не крал, но не можешь обойтись без мелодрамы. Мне известно, что над тобой есть босс, но, честное слово, ты себя послушал бы хоть иногда. Не обязательно всегда и всех убивать, Фрэнк. Алмазы у меня спер Дуглас Миддлмисс…

– Это ты так говоришь, – замечает Фрэнк.

– Да, я так говорю, – соглашается Ломакс. – А ты работаешь со мной достаточно давно, чтобы верить моим словам. Я, пока мы тут ведем беседы, уже вышел на его след и скоро смогу сообщить новости.

– Мне не нужны новости, Мартин, мне нужны алмазы. И я хочу их увидеть в первую же секунду нашей встречи, или я…

– Убьешь меня, да-да, – подхватывает Ломакс. – Я все понял. Быстро и приятно, со всем уважением ко мне.

– Добудь мои алмазы, – настаивает Фрэнк.

– Как скажешь, – кивает Мартин Ломакс. – Привет Клаудии и ребятишкам.

Фрэнк что-то кричит не в камеру, потом возвращается к микрофону.

– Клаудия говорит «взаимно». До скорого, Мартин.

Богдану было десять лет, когда ребята подбили его прыгнуть с моста. С высоты сорока футов прямо в быструю каменистую реку. За несколько лет до этого один мальчик погиб при таком прыжке. Власти тогда натянули вдоль парапета колючую проволоку, чтобы удержать других от глупостей. Но с тех пор колючая проволока проржавела, порвалась и обвалилась в реку. Никто и не подумал ее заменить, потому что с деньгами было туго, а память – штука короткая. К тому же мать того мальчика вскоре покончила с собой, и всем стало казаться, будто ничего такого и вовсе не было.

Богдан вспоминает, как смотрел с моста на белую пену воды, на серые зубцы камней. Он насчитал три основных способа, которыми мог погибнуть при прыжке. Первый – от удара о воду. Второй – от удара о камни. Те, что видны, он обошел бы, но под водой скрывалось много других, и, ударившись о них, он наверняка разбился бы насмерть. А если бы удалось избежать обоих этих вариантов? Что ж, течение было яростным и беспощадным, и ему понадобилось бы немало сил и удачи, чтобы добраться до берега.

Одноклассники брали его на слабо, обзывали tchórz – хорьком, то есть трусом. Но Богдан их не слушал. Он неотрывно смотрел вниз. Как это будет? Каково лететь по воздуху? Он верил, что это здорово.

Богдан уже тогда знал, что он не особенно храбрый человек и уж тем более не безрассудный. Никто никогда не мог его в этом обвинить. Богдан не рискует попусту, его не пьянит ни тестостерон, ни чувство опасности. Тем не менее он помнит, как снял связанный матерью свитер и, к ужасу опомнившихся приятелей, взобрался на перила.

Лететь вниз предстояло долго…

– Я видел его на футболе? – спрашивает с заднего сиденья Рон, возвращая Богдана в «здесь и сейчас». В настоящий момент он везет Элизабет, Джойс и Рона в гости к преступнику международного масштаба.

– Нет, – отвечает Элизабет.

Они не договорились, какую радиостанцию будут слушать, поэтому играют в «двадцать вопросов» – угадывают знаменитостей. Рон вычислил задуманного Джойс Ноэля Эдмондса[23], услышав «да» на вопрос: «Я ору в телевизор, когда его вижу?» А вот с загаданным Элизабет они бьются без толку.

– А я… человек, о котором я думаю, актер? – спрашивает Джойс.

– Нет, – говорит Элизабет.

– А сдаться можно? – интересуется Рон.

– Горько пожалеете, – предупреждает Элизабет.

– Давай, колись, – требует Рон.

– Это убитый русский олигарх Борис Березовский, – объявляет Элизабет.

– О! – восклицает Рон.

– А я, – признается Джойс, – думала о Дэнзеле Вашингтоне.

Богдан припас мешочек конфет и каждые двенадцать минут пускает его по кругу, чтобы все чуток помолчали. Оставлять конфеты на обратный путь не стоит, потому что он знает: все трое будут крепко спать.

Они немножко поговорили об убийствах. Рон считает, что Дугласа и Поппи убила мафия. Он спросил Богдана, смотрел ли тот «Славных парней», и, когда Богдан признался, что смотрел, Рон заявил: «Вот!» Джойс уверена, что в деле замешан какой-нибудь врач, а Джойс часто оказывается права. «Хотя, – размышляет Богдан, поглядывая на браслетик дружбы на своем запястье, – вязание ей не дается».

А что думает Элизабет? Кто знает. Она подождет до разговора с Мартином Ломаксом.

В одиночестве Богдан доехал бы гораздо быстрее. Но сочетание Роновой «Дайхатсу» и Богданова почтения к пассажирам заставляет его всю дорогу держать восемьдесят миль в час. Временами Элизабет просит его поднажать, а Рон следом говорит: «Притормози немножко, Богдан, здесь тебе не Польша». Так что скорость он выбрал примерно подходящую.

Указатель на Хэмблдон Богдан замечает около половины второго. Так он и рассчитывал. Без навигатора – навигаторов он не признает. Богдан поворачивает направо или налево тогда, когда сам решает повернуть. И ему не требуются предупреждения, что впереди дорога с круговым движением.

Хэмблдон – милая английская деревушка, хотя, проезжая, Богдан замечает несколько крыш, к которым не помешало бы приложить руки.

– Здесь был сыгран первый в мире крикетный матч, – сообщает Элизабет.

– Зная крикет, охотно верю, что тот матч еще не закончился, – отзывается Рон.

Они минуют начальную школу, паб под названием «Бита и мяч» и даже указатель на виноградники и только потом видят вывеску, приглашающую на «Открытый сад» Ломакса. Вскоре они добираются до широкого въезда; чугунные ворота гостеприимно распахнуты, к деревьям прикреплены таблички с приветствиями. Богдан, свернув, ставит машину под живую изгородь высотой с целый дом.