А на столе у нас грудами лежали апельсины, стояли бутылки,дымилась горячая еда. Сервировка, конечно, была не на высоте, не то что у нас ввокзальном ресторане, но зато здесь никто не торопился, никто не стремился затридцать минут получить все тридцать три удовольствия, все, по-моему, былисчастливы в этот удивительный вечер. Сверху светили лампы, а снизу – апельсины.И Витина рука лежала на моем плече, и в папиросном дыму на меня смотрели егосветлые сумасшедшие глаза, в которых будто бы все остановилось. Это было даженемного неприлично. Незаметно я сняла его руку со своего плеча, и в глазах унего что-то шевельнулось, замелькали смешные искорки, и он встал с бокалом вруках.

– Елки-моталки, ребята! – сказал он.

Придется его отучить от подобных выражений.

– Давайте выпьем за Кичекьяна и за наш поиск! Что-токажется мне, что не зря мы болтались в этих Швейцарских Альпах. Честно, ребята,гремит сейчас фонтан на нашей буровой.

– В башке у тебя фонтан гремит! – сказал Леня.

Все засмеялись, а Виктор запальчиво закричал:

– Нытики! Мне моя индукция подсказывает! Я своейиндукции верю! Хочешь, поспорим? – обратился он к Лене.

Но тот почему-то не стал спорить, видно, Виктор так на негоподействовал, что он сам поверил в нефть. Я сначала не поняла, что за индукция,а потом сообразила: наверное, интуиция – скажу ему потом.

– А нас там не будет, – сказал Юра, – обидно.

– Главное, там Айрапет будет, – сказалЛеня, – пусть он первым руки в нефти помоет, это его право. Совсем онотощал на этом деле.

– И про жену даже забыл, – добавил Леня ипосмотрел куда-то в угол. – Боком ему может выйти эта нефть.

– Да уж не знаешь, где найдешь, где потеряешь, –пробормотал Евдощук и поперхнулся, взглянув на меня.

– Пойдем танцевать, – пригласил меня Виктор.

Танцевать было трудно, со всех сторон толкали, лучше было быпросто обняться и раскачиваться на одном месте под музыку. Слева от настанцевала наша Сима с огромным мужчиной в морской тужурке. Вот, значит, чьи этотельняшечки. Они были так огромны, Сима и ее кавалер, что просто казалиськакими-то нездешними людьми. Сима томно мне улыбнулась и склонила голову наплечо своему молодцу.

– Витя, тебе нравится твоя работа?

– Я тебе знаешь что скажу, материально я обеспечен…

– Я не о том. Тебе нравится искать нефть?

– Мне больше нравится ее находить.

– Это, наверное, здорово, да?

– Когда бьет фонтан? Да, это здорово. И газ – это тожездорово, когда газ горит. Знаешь, пламя во все небо, а мы нагнетаем пульпу,чтобы его загасить, а оно не сдается, жарко вокруг, мы все мокрые, прямо война.

– Хорошо, когда такая война, да?

– Только такая. Любую другую к чертям собачьим.

Скрипела заезженная пластинка; вернее, даже не пластинка, авставшая коробом рентгеновская пленка.

Говорите мне о любви,

Говорите мне снова и снова,

Я без устали слушать готова,

Там-пам-ра-ри…

– Знаешь, Виктор, здесь все изменится. Вы найдетенефть, а мы построим красивые города…

– Ну конечно, здесь все изменится, рай здесь будет,райские кущи…

– А правда, может, здесь и климат изменится. Можетбыть, здесь будут расти свои, наши апельсины.

– Законно.

– Ты не шути!

– А сейчас тебе здесь не нравится, дитя юга?

– Сейчас мне нравится… Витя! Витя, нельзя же так, ты сума сошел…

Говорите мне о любви,

Говорите мне снова и снова,

Я без устали слушать готова,

Там-пам-ра-ри…

– Что она готова слушать без устали? Никак не могурасслышать.

Я тоже не слышала последних слов, но я знала, что можнослушать без устали.

Там-пам-ра-ри…

Я без устали слушать готова твое дыхание, стук твоегосердца, твои шутки.

– Иди поставь эту пластинку еще раз.

Не одобряю я ребят, которые любят фотографироваться вресторанах или там в столовых ресторанного типа. В обычной столовой никому вголову не придет фотографироваться, но если есть наценка, и рытый бархат наокнах, и меню с твердой корочкой, тогда, значит, обязательно необходимозапечатлеть на веки вечные исторический момент посещения ресторана.

Как-то сидел я в Хабаровске в ресторане «Уссури», сиделсебе, спокойно кушал, а вокруг черт-те что творилось. Можно было подумать, чтособрались сплошные фотокорреспонденты и идет прием какого-нибудь африканскогоначальника.

Вообще-то ребят можно понять. Когда полгода загораешь впалатке или в кубрике, и кушаешь прямо из консервной банки, и вдруг видишьчистые скатерти, рюмочки и джаз-оркестр, ясно, что хочется увековечиться наэтом фоне.

Но я этого не люблю, не придаю я большого значения этимсобытиям, ресторанов я на своем веку повидал достаточно. Правда, когда молодойбыл, собирал сувениры. Была у меня целая коллекция: меню на трех языках измосковского «Савоя», вилка из «Золотого Рога» во Владивостоке, рюмка измагаданского «Севера»… Молодой был, не понимал. Все это ерунда на постноммасле, но, конечно, приятно закусывать под музыку.

Ленька сделал шесть или семь снимков. В последний раз яплюнул на все и прямо обнял Люську, прижался лицом к ее лицу. Она не успела ивывернуться, а может быть, и не захотела. Честно говоря, я просто не понимал,что с ней стало в этот вечер. Она стала такой, что у меня голова кругом шла,какие там серьезные намерения, я просто хотел ее любить всю свою жизнь и ещенемного. Наверное, во всем апельсины виноваты.

– А вам я сделаю двойной портрет, – сказалЛенька. – Голубок и голубка. Люби меня, как я тебя, и будем вечные друзья.

Я только рот раскрыл, даже ничего не смог ему ответить.Окаянные апельсинчики, дары природы, что вы со мной делаете?

– Люська, – шепнул я ей на ухо.

Она только улыбнулась, делая вид, что смотрит на Юру.

– Люська, – снова шепнул я. – Нам комнатудадут в Фосфатке.