Ну надо же, надо же! Всегда вот так: только начинаешьстроить планы личного благоустройства, как моментально вляпываешься в милуюисторию. Стыд-позор на всю Европу. А еще и Люська здесь. Я ее видел с темпареньком, с Витенькой Колтыгой.

Смотрю, Вовик берет кого-то за грудки, а Полтора-Иваназаразного из себя начинает изображать. Чувствую, лезу к кому-то. Чувствую,заехал кому-то. Чувствую, мне каким-то боком отскочило. Чувствую, дерусь,позорник, и отваливаю направо и налево. Прямо страх меня берет, как будтокакой-то другой человек пролез в мой организм.

Тут посыпались у меня искры из глаз, и я бухнулся в снег.Кто-то сшиб меня двойным боксерским ударом. Тут я очухался, и все зверство вомне мигом прошло, испарилось в два счета.

Сбил меня паренек, вроде даже щупленький с виду, носпортивный, бородатый такой, должно быть, геолог из столичных. Те, как в нашикрая приезжают, сразу запускают бороды. Вовремя он меня с копыт снял.

Наши уже драпали во все стороны, как зайцы. Вовик убежал, иПетька, и Полтора-Ивана, и другие.

– Пойдем шампанского выпьем, – предложил ябородатому.

Свой парень, сразу согласился.

– Пошли в «Маяк», – говорю, – угощаю.

Денег у меня, конечно, не было, но я решил Эсфирь Наумовнууломать. Пусть запишет на меня, должен же я угостить этого паренька за хорошийи своевременный удар.

– Пошли, старик, – засмеялся он.

– А ты с какого года? – спросил я его.

– С тридцать восьмого.

Совсем пацан, ей-богу! Действительно, я старик.

– Небось десятилетка за плечами? – спрашиваю яего.

– Институт, – отвечает. – Я строитель.Инженер.

И тут подходит к нам девица, такая, братцы, красавица, такаястиляга, прямо с картинки.

– Катя, знакомься, – говорит мой дружок, –это мой спарринг партнер. Пошли с нами шампанское пить.

– А мы очередь не прозеваем, Колька? – говоритдевица и подает мне руку в варежке.

А я, дурак, свою рукавицу снимаю.

– Корень, – говорю я, – тьфу ты, Валькой менязовут… Валентин Костюковский.

Пошли мы втроем, а Катюшка эта берет нас обоих под руки,понял? Нет, уговорю я Эсфирь Наумовну еще и на шоколадные конфеты.

– Крепко бьет ваш Колька, – говорю яКатюше. – Точно бьет и сильно.

– Он у меня такой, – смеется она.

А Колька, гляжу, темнеет. Такой ведь счастливый, гад, ахмурится еще. На его месте я бы забыл, что такое хмурость. Пацан ведь еще, аинститут уже за плечами, специальность дефицитная на руках, жилплощадь небосьесть и девушка такая, Господи Боже!

В хвосте очереди я заметил Петьку. Он пристраивался, а егогнали, как нарушителя порядка.

– Да я же честно хочу! – кричал Петька. – Поочереди. Совесть у вас есть, ребята, аль съели вы ее? Валька, совесть у нихесть?

– Кончай позориться, – шепнул я ему.

А Катя вдруг остановилась.

– Правда, товарищи, – говорила она, – что ужвы, он ведь осознал свои ошибки. Он ведь тоже апельсинов хочет.

– В жизни я этого продукта не употреблял, –захныкал Петька. – Совесть у вас есть или вас не мама родила?

– Ладно, – говорят ему в хвосте, – вставай,все равно не хватит.

– Однако надежда есть, – повеселел Петька.

В столовой был уют, народу немного. Проигрыватель выдаваллегкую музыку. Все было так, как будто снаружи никто и не дрался, как будто тами очереди нет никакой. С Эсфирь Наумовной я мигом договорился.

– Люблю шампанское я, братцы. Какое-то от негопроисходит легкое кружение головы и веселенькие мысли начинают прыгать в башке.Так бы весь век я провел под действием шампанского, а спирт, ребята, ничего,кроме мрачности, в общем итоге не дает.

– Это ты верно подметил, – говорит Колька, –давно бичуешь?

Так как-то он по-хорошему меня спросил, что сразу мнезахотелось рассказать ему всю свою жизнь. Такое было впечатление, что он быменя слушал. Только я не стал рассказывать: чего людям настроение портить?

Вдруг я увидел капитана «Зюйда», этого дьявола ВолодькуСакуненко. Он стоял у буфета и покупал какой-то дамочке конфеты.

Я извинился перед обществом и сразу пошел к нему. Шампанскоедавало мне эту легкость.

– Привет, капитан! – говорю я.

– А, Корень! – удивляется он.

– Чтоб так сразу на будущее, – говорю, – неКорень, а Валя Костюковский, понятно?

– Понятно. – И кивает на меня дамочке: – Вот,познакомьтесь, любопытный экземпляр.

– Так чтобы на будущее, – сказал я, – никакихэкземпляров, понятно? Матрос Костюковский – и все.

И протягиваю Сакуненко с дамой коробку «Герцеговины Флор»,конечно, из лежалой партии, малость плесенью потягивают, но зато марка! Есть уменя, значит, такая слабость на этот табачок. Чуть я при деньгах или к ЭсфирьНаумовне заворачиваю в «Маячок», сразу беру себе «Герцеговину Флор» ипокуриваю.

– Слушай, капитан, – говорю я Сакуненко. –Когда в море уходите и куда?

– На сайру опять, – говорит капитан, а сам кашляетот «Герцеговины» и смотрит на меня сквозь дым пронзительным взглядом. – КШикотану, через пару деньков.

– А что, Сакуненко, у вас сейчас комплект? –спрашиваю я.

– А что?

– А что, Сакуненко, – спрашиваю опять, –имеешь все еще на меня зуб?

– А ты как думаешь, Валя? – человечно такспрашивает Сакуненко.

– Законно, – говорю я. – Есть за что.

Он на меня смотрит и молчит. И вдруг я говорю ему:

– Васильич!

Так на «Зюйде» его зовут из-за возраста. «Товарищ капитан» –неудобно, для Владимира Васильевича молод, Володей звать по чину нельзя, а вотВасильич в самый раз, по-свойски вроде и с уважением.

– Конечно, – говорю, – Васильич, тыпонимаешь, шампанское мне сейчас дает легкость, но, может, запишешь меня всудовую роль? Мне сейчас вот так надо в море.

– Пойдем поговорим, – хмурится Сакуненко.