Мы медленно шли, взявшись под руки. 1, 2, 3, хватитхихиканья, 5, 6, 7, она сжалась от страха, 9, 10, 11, я не могу об этомговорить, 13, я должен, не ей же говорить об этом, 15, нет, я не могу, вотсейчас…

Мы вошли за какие-то сараи, и она прижалась ко мне.

– Ты хочешь, чтобы я сама сказала? – суровоспросила она.

– Нет.

– Чего ты хочешь?

Впервые я сам отодвинулся от нее. Она понимающе кивнула,вытащила сигарету и стала мять ее в руках. Я дал ей огня.

За сарай, шумно дыша, забежали девушка и парень. Они сразуже бросились друг к другу и начали целоваться. Нас они не замечали, ничего онине замечали на свете. Я обнял Катю за плечи. Она через силу улыбнулась, глядяна целующихся. Тут я узнал их – это был Витька Колтыга и та девица изШлакоблоков, что крыла меня на собрании.

Мы обменялись с ними какими-то шуточками, и я повел Катюпрочь отсюда. Мы вышли из-за деревьев и медленно пошли к столовой; к очереди заапельсинами. Там было шумно, очередь сбилась в толпу, кажется, начиналасьсвалка.

– Я это сказала просто так, – проговорила Катя,глядя себе под ноги. – Ты ведь понимаешь?

– Конечно.

– Ну вот и все.

– В чем призвание женщины? – еще через несколькошагов сказал я.

Свалилось же на меня такое, подумал я. Раньше я не обижалдевочек, и они на меня не обижались. Все было просто и легко, немногоромантики, немного слюнтяйства, приятные воспоминания. Свалилось же на менятакое. Что делать? Меня этому не научили. «Для любви нет преград» – читаем мы вкнигах. Глупости это, тысячи неодолимых преград порой встают перед любовью, обэтом тоже написано в книгах. Но ведь Катя – это не любовь, это часть менясамого, это моя юность, моя живая вода.

Толпа пришла в смутное движение. Размахивали руками.Кажется, кто-то уже получил по зубам. Несколько парней из нашего трестапробежали мимо, на ходу расстегивая полушубки.

– Что там такое, ребята?! – крикнул я им вслед.

– Там без очереди полезли!

– Вперед, Калчанов! – засмеялась Катя. –Вперед, в атаку! Труба зовет! Ты уже трепещешь, как боевой конь.

– Знаешь, как меня называли в школе? – сказал яей. – Панч Жестокий Удар.

– В самом деле? – удивилась Катя. – Тогдавперед! Колька, не смей! Колька, куда ты?!

Но я уже бежал.

Ох, сейчас мне достанется, думал я. Ох, сейчас мне отскочитбитка! Сейчас я получу то, что мне полагается за все сегодняшние фокусы. Явтерся в толпу. Пока еще не дрались. Пока еще напирали. Пока еще суровыйразговор:

– Сознание у вас или нет?

– А ты мои гроши считал?

– Чего ты с ним разговариваешь, Лень? Чего ты с нимтолковищу ведешь? Дай ему!..

– Трудящиеся в очереди стоят, а бичам подавайапельсинчик на блюдечке!

– А это не простые бичи, а королевские.

– Спекулянты!

– Я тебя съем и пуговицы не выплюну!

– Лень, че ты с ним разговариваешь?

– Пустите меня, я из инфекционной больницы выписался!

– Назад, кусочники!

– А тебе жалко, да? Жалко?

– Жалко у пчелки…

– Я тебя без соли съем, понял?

– Пустите меня, я заразный!

Косматый драный бич вдруг скрипнул зубами и закричал визгливо,заверещал:

– Всех нерусской нации вон из очереди!

На секунду наступило молчание, потом несколько парней населина косматого.

– Дави фашиста! – кричали они.

– Давайте-ка, мальчики, вынесем их отсюда! –командовал Витька Колтыга.

Конечно, он был здесь и верховодил – прощай любовь в началемарта.

Засвистели кулачки, замолкли голоса, только кряхтели даухали дерущиеся люди. Меня толкали, швыряли, сдавливали, несколько разненароком мне попадало по шее, и слышался голос: «Прости, обознался». Никтотолком не знал, кого бить, на бичах не было особой формы. Со всех сторон кнашей неистовой куче бежали люди.

– Делай, как я! – закричал какой-то летчик своимприятелям, и они врезались в гущу тел, отсекая дерущуюся толпу от весов, возлекоторых попрыгивали и дули себе на пальцы равнодушные продавщицы. Я полез вследза летчиками и наконец-то получил прямой удар в челюсть.

Длинный бич, который меня стукнул, уже замахивался надругого. Я заметил растерянное лицо длинного, казалось, он действует, словноспросонья. Двумя ударами я свалил его в снег.

Толпа откачнулась, а я остался стоять над ворочающимся вснегу телом.

– Дай руку, борода! – мирно сказал длинный.

Я помог ему встать и снова принял боксерскую стойку.

– Крепко бьешь, – сказал длинный.

Я ощупал свою челюсть.

– Ты тоже ничего.

Он отряхнулся.

– Пошли шампанского выпьем?

– Шампанского, да? – переспросил я. – Этоидея.

В общем-то, никто из нашей компании апельсинамипо-настоящему не интересовался, но Вовик обещал выставить каждому по банке заобщее дело. Апельсинчики ему были нужны для какого-то шахер-махера.

Сначала он передал через головы деньги своему корешу,который уже очередь выстоял, и тот взял ему четыре кило. По четыре киловыдавали этого продукта. Потом к этому корешу подошел Петька и тоже взял четырекило. Очередь стала напирать. Кореш Вовика лаялся с очередью и сдерживал напор.Когда к корешу подлез Полтора-Ивана, очередь расстроилась и окружила нас.Началось толковище. Вовик стал припадочного из себя изображать. Такой заводноймужик этот Вовик! Ведь гиблое дело, когда тебя окружает в десять раз больше,чем у тебя, народу, и начинается толковище. Ясно ведь, что тут керосиномпахнет, небось уже какой-нибудь мил человек за милицией побежал, а он тут цирк разыгрывает.

Надо было сматываться, но не мог же я от своих уйти, а нашиуже кидались на людей. Вовик их завел своей истерикой, и, значит, вот-вотдолжна была начаться «Варфоломеевская битва».

Значит, встречать мне своего папашку с хорошим фингалом нафотографии. Скажу, что за комингс зацепился. Навру чего-нибудь. А вдруг напятнадцать суток загремлю?