Константин услышал немало вариантов легенды про Бельку. И вот что оказалось примечательным: рассказ Ситецкой и с трудом различимые записи Брунова сходились в одном. Любелия была одержима только рождением собственного ребенка, все же остальное ее не интересовало. Если при этом исчезали люди, то это почему-то подозрительно напоминало устранение неугодных – исчезнувшие, судя по архивным изысканиям отставного полковника, были мужиками зрелыми и гораздыми на смуту, а их устранение было на руку либо властям, либо тем, кто держал в узде и сами власти. Вывод, который напрашивался из всего этого, был прост, хотя и не доказуем: страх и панику сеяла не Белька, а тот, кто считался ее жертвой – муж. Янич воспользовался болезнью жены, а когда достиг своей цели – убрал Любелию с помощью инквизиции, отведя от себя подозрение в убийстве кметских смутьянов.

Но это было двести лет назад, во времена суровые и неспокойные. А сейчас? Сейчас были исчезнувшие дети лет восьми-десяти, оборотни, «экселянт» и страх. Чем еще, кроме места – дома на болоте – истории схожи? Считай, что и ничем.

Оболонский расстался с ведьмаками на подъезде к ставу, но дальше отправился не к дому Меньковича, а в обратную сторону. Ему приглянулся высокий край балки, сияющий песчано-желтым крутым склоном, как отломленный бок праздничного каравая. Наверх зигзагом взбиралась змея дороги и терялась среди подлеска и ровных стволов сосен. Оттуда наверняка открывался превосходный вид, предположил Константин, вид на другой конец балки, где стоял «замок» Меньковича. Предыдущая встреча с Казамиром и его подручными заставляла быть предусмотрительным, и прежде чем повторять попытку проникнуть в дом, следовало осмотреться получше. Хотя бы издалека. Прежде всего издалека.

…У «местной» легенды могут быть только «местные» враги, рассуждал Оболонский, медленно взбираясь по желтой дороге, но у Меньковича не было врагов в звятовских местах. Означало ли это, что его расчет простирался куда дальше? Кого же тогда хотел устрашить «экселянт», сея панику? Или враги где-то неподалеку есть, но о них просто пока неизвестно? А может, все эти доводы просто за уши притянуты и легенда о Бельке здесь вообще не при чем?

Оболонский медленно поднимался на гребень обрыва. Из-под лошадиных копыт вверх взбивались облачка желтой пыли, легкой, въедливой, ложившейся неопрятным покрывалом на жесткую придорожную траву. Пахло разморенной сосновой смолой, медовым ароматом вереска, сиреневые языки которого вползали на песчаный склон. Весело тренькали птицы, им единственным нипочем была жара. Константин неторопливо въехал в осиновый перелесок, предваряющий сосновый бор. Под порывом ветра взметнулись круглые резные листья осин, затрещали, забарабанили, как пустые коробочки… Лошадь внезапно всхрапнула и остановилась.

– Э-э-э, приятный денек, барин, – чужая рука перехватила поводья, из-под лошадиной морды показалась белесая шевелюра, наивно хлопающие выцветшие ресницы, извиняющаяся улыбочка. Базил, – Кататься изволите?

Константин нахмурился, поведение лесника его озадачило. Однако еще до того, как он ответил, из-за перелеска донесся слабый, но явный шум какой-то возни. Оболонский быстро спешился и бросился вперед. Сзади досадливо крякнул Базил.

Шум усилился, через пару шагов тауматург смог отчетливо различить сдавленный хрип, глухие удары и приглушенные ругательства. Однако то, что он увидел на небольшой поляне между осиновым перелеском и сосновым бором, заставило его оторопеть.

Поодаль переступали с ноги на ногу три лошади, совершенно спокойно и безразлично перекусывая жесткой травой и не обращая ни малейшего внимания на то, что происходит. Рядом с ними на земле валялись два мужских тела, тоже безучастных, но совсем по иной причине. Похоже, живых. Их руки и ноги были туго связаны на манер того, как опытный охотник стягивает веревками ноги косуль. Над пленниками, нервно поглядывая по сторонам, стоял испуганный мужичок с вилами, совсем еще юнец. Вилы в его руках ходили ходуном, зубья вздрагивали в опасной близости от бока лежащего мужчины, кстати сказать, не в пример мужичку хорошо одетого.

Остальные кметы были так заняты делом, что по сторонам не смотрели. Их было около десятка, и они привязывали к дереву одну-единственную женщину. У их жертвы были светлые волосы, порядком растрепанные в потасовке, крупный орлиный нос, крепкое сбитое тело. Константин узнал ее сразу же, несмотря на то, что во рту у нее торчал кляп, закрывая пол-лица, а легкая летняя шляпка угрожающе сползла на одно ухо – именно эту женщину Оболонский встретил на ступенях дома Меньковича.

Незнакомка яростно лягалась и мычала сквозь засаленную тряпку, но руки державших ее мужиков не разжались и только крепче наматывали круги веревок вокруг женского тела и толстой сосны. Один из лиходеев изрядно ругался, скакал на одной ноге, потирая вторую рукой – очевидно у пленницы хватило сил немилосердно лягнуть его отнюдь не бархатным каблуком своих легких летних туфель.

Кметы обернулись лишь тогда, когда женщина широко распахнула глаза, глядя на появившегося тауматурга, сердито боднула головой и промычала нечто нечленораздельное.

Оболонский резким движением перехватил плечо Базила, подошедшего сзади, и рывком поставил его перед собой:

– Ты мне объяснишь, что происходит, правда, дружище?

В звуках хорошо поставленного вежливого голоса слышалось шипении змеи, отчего лесник испуганно втянул голову в плечи и беспомощно оглянулся. Трое кметов на пару шагов отошли от женщины и дерзко наставили на тауматурга оружие – секач, топор и вилы. Грозное оружие в руках, которыми управляют безрассудные головы.

– Ну? – рявкнул Оболонский, пользуясь замешательством. Он не стал опрометчиво бросаться на помощь женщине и тому была причина.

Здешние мужики особой воинственностью не отличались, скорее наоборот. Драки друг с другом были нередки, поколотить бабу, по пьяни разнести чего – и не более того. Для того, чтобы мужик поднял руку на дворянина, на того, кто олицетворяет власть, нужна была очень веская причина. Настолько веская, чтобы она пересилила извечную терпимость и принцип «все и так обойдется» и вынудила кмета преступить законы и традиции.

Стоило повременить с галантностью и выяснить эту причину.

– А ты, барин, не знаю, как тебя там, не встревай, – хмуро, но жестко ответил коренастый кмет с обвислыми усами и крупными мозолистыми руками, – То наше дело, не твое.

– Конечно, не мое, – скептически поддакнул маг, – но когда вас, дурачье, вешать будут за то, что на дворянку напали, избили ее да изувечили, обязательно приду посмотреть.

Кметы испуганно отшатнулись, переглянулись между собой. Оружие в их руках заметно дрогнуло. Но только не у того, что стоял впереди. Он перехватил топор еще крепче и вздернул подбородок вверх. Решимость вожака передалась остальным, их лица посуровели.

– Сперва пускай эта ведьма подохнет, – буркнул коренастый, скрипнув зубами, – А мы на все готовые.

И добавил:

– Ты, барин, ступай себе, то наше дело, не твое.

– Ведьма? Отчего ж ты решил, что она ведьма? У нее на лице это не написано, – ровно спросил Оболонский.