— Уже.

— Слушаю.

— Вот эти картины… Мне бы хотелось знать имя художника.

— Увлекаетесь живописью?

— Нет. Но эта мне как раз нравится.

— Это Саорин, испанец. И мне он тоже нравится.

Дарлинг не сильна в определении стилей. Первое, что приходит на ум, — фотографический гиперреализм. На всех четырех картинах, развешанных по кабинету, нет людей. Только вещи. Отжившие свой век, навсегда забытые и брошенные умирать. В отличие от быстроразлагающейся плоти — человеческой, животной, растительной — плоть вещей так легко сдаваться не намерена. Она изо всех сил хранит иллюзию жизни. Возможности жизни, проглядывающей сквозь паутину и пыль. Мотоцикл без заднего колеса; аптечные пузырьки в навесном шкафчике без дверцы; банки с высохшей краской, стопки писем и старых газет, Дарлинг снова думает о Джин. С ней мог бы случиться мотоцикл, еще хранящий элегантность линий, с ней могли случиться письма; а в одной из пожелтевших, истрепанных газет наверняка отыскалось бы хоть одно упоминание о ней.

— Наверное, его еще можно отреставрировать. Мотоцикл, нет? Снять ржавчину, покрасить заново. Поставить колесо. Я бы так и сделала.

— А я бы оставил все как есть. Так лучше, поверьте.

— Как называется эта картина? С мотоциклом?

— «Иллюзии Хесуса Галиано».

— А кто такой Хесус Галиано?

— Не знаю. Может быть — вы. Может быть — я.

Лишенная всяческого чувства субординации, Дарлинг с удовольствием поболтала бы с Костасом об иллюзиях. Иллюзия, что все еще можно исправить, так же далека от истины, как иллюзия, что ничего исправить невозможно в принципе. Истина, как обычно, лежит где-то посередине. Время от времени принимая ту или иную сторону.

В зависимости от момента.

А вот строить иллюзии насчет Костаса и вовсе не следует. Это стало ясно из знакомства с Ольгой, оказавшейся симпатичной и дружелюбной девахой лет тридцати. К тому же глубоко беременной. Огромный живот, к которому она время от времени прикладывала руку, вовсе не мешал ей в течение нескольких часов посвящать Дарлинг в тонкости будущей работы. А в самом финале Дарлинг была вручена тоненькая тетрадь, значение которой она смогла по достоинству оценить гораздо позже. На двенадцати страницах в школьную клетку было собрано все, что касалось привычек и пристрастий Костаса. С таблицами, диаграммами и примечаниями, выделенными красным. Дарлинг была так потрясена царским подарком, что немедленно пригласила Ольгу на кофе.

К кофе Ольга заказала бутылку шампанского.

— А малышу не повредит? — осторожно поинтересовалась Дарлинг.

— Малышке. У нас будет девочка. Вот она, кстати, и требует этого проклятого пойла. А я его терпеть не могу. У меня вообще от него изжога, но что поделаешь. Все лучшее — детям.

Дарлинг приуныла было, готовясь к артиллерийской канонаде из ахов, охов, присюсюкиваний и пришепетываний, но умница Ольга тотчас же свернула детскую тему:

— Тебе, я думаю, неинтересен весь этот предродовой бред. Тебя интересует Костас, так?

— Наверное, ему было жаль потерять такого человека, как ты… — Никогда еще Дарлинг не была так искренна в признании заслуг другого человека.

— Сожаление — слово не из его репертуара. Думаю, что даже досады он не испытывал. Костас не затрачивается на подобные пустяки, просто направляет силы на поиски оптимального варианта решения проблемы. Видимо, ты показалась ему оптимальным вариантом.

— Скажем, у меня были рекомендации.

— Рекомендации для него ничто. Рекомендации он может принять к сведению, но выводы сделает сам. Иногда — самые неожиданные. Он хороший психолог. И хороший физиономист. Это неудивительно для людей его уровня. Удивительно, что при прочих равных он выберет человека… Как бы это поточнее выразиться… Человека-воспоминание.

— Не поняла.

— Ну вот… Так я и знала. — Ольга закусила губу и побарабанила пальцами по краю стола. — Сейчас попытаюсь объяснить. Он отдаст предпочтение человеку, который в состоянии напомнить ему что-то из прошлой жизни.

— Другого человека?

— Не думаю. То есть это, конечно, может быть и человек. Прикинемся блондинками и решим, что это может быть женщина, которую он любил. Хотя мне кажется, что такой вариант исключен, Костас не сентиментален и живет сегодняшним днем. Но есть вещи, которые он может с удовольствием вспоминать. У каждого есть такие вещи. Моменты, когда он был счастлив, или что там понимается под счастьем?.. Так вот, если ты войдешь в этот счастливый пейзаж из прошлого без проблем и хорошо в него впишешься… Впрочем, ты, видимо, уже вписалась.

Невозможно представить себя в пейзаже жизни Костаса. Разложить его на составляющие еще труднее, чем вынуть астролябии и секстанты из-под циферблата часов «Улисс Нардин»: просто потому, что и секстанты, и астролябии в них ненастоящие.

Иллюзия Хесуса Галиано.

Джин — не иллюзия. Вчера, в «Ноа», когда Дарлинг упомянула Джин и Костас откликнулся, — ей на секунду показалось, что они понимают друг друга. Говорят на одном языке, малопонятном для непосвященных. Но таких языков может быть тысячи, для каждого свой, а пейзажей — еще больше. И пейзаж с Джин не назовешь счастливым. Или ключевым словом, доминантой ландшафта было не «Джин», а — «спасти»?..

— А как в его пейзаж вписалась ты?

— Как фрик, — рассмеялась Ольга. — История трехлетней давности, но я иногда ее вспоминаю. Я была фриком с синими волосами и амбициями начинающего писателя.

— Значит, ты пишешь?

— Нет. Теперь нет. Сначала я рассталась с синим цветом волос, а потом уже и с амбициями.

— Надеюсь, это временно. Мне кажется, ты бы смогла… Определенно. Ты интересный человек и…

— Не напрягайся, — остановила Дарлинг Ольга. — Ты ведь и понятия не имеешь, какой я человек. И если уж так хочешь мне понравиться, чтобы получить лишний гигабайт информации о Костасе…

— Мне бы хватило и пары мегабайт.

— Тогда тем более не напрягайся. Ты мне нравишься по определению, потому что он выбрал именно тебя. Значит, было за что. Хотя ты совсем не фрик.

— И даже не начинающий писатель, — подтвердила Дарлинг.

— Я отношусь к Костасу с симпатией… Черт возьми, я люблю Костаса! Как босс он идеален, как собеседник бывает очень интересным, если не занят работой и может позволить себе полчаса на расслабон. Но такое случается редко. Он показался тебе симпатичным человеком, с которым можно построить симпатичные отношения? По-человечески доверительные и все такое?

— Ну… в общем, да.

— Забудь об этом. Он никогда не посягнет на твое личное пространство и потребует того же от тебя. Как показывает опыт — ты не будешь знать о нем больше, чем узнала в первую встречу. Ты можешь строить уйму версий относительно его жизни, но он и пальцем не пошевелит, чтобы подтвердить хотя бы одну. Или опровергнуть. И у него нет слабостей. Нет ничего, к чему бы он был искренне привязан.