— В каком месте?

— Ну ты же знаешь, что Надин во всем видит происки глистов и неоперабельного рака…

— Неоперабельная глупость еще хуже. Так ей и передай.

— Сама передашь. Заодно и с ДэРэ поздравишь. Лучше позже, чем никогда.

— Лучше никогда, чем бред выслушивать.

— Нет… Ну я тоже думаю, что у тебя там что-то происходит. Ты и выглядеть стала по-другому…

— Ничего не по-другому. Это скайп искажает мой привычный облик.

— А раньше, представь себе, не искажал. Вот сдам сессию и прикачу в ваше сраное болото…

Только этого не хватало! Последний раз Лерка неосмотрительно заглянула в Питер позапрошлой зимой и нарвалась на крещенские морозы, снежные завалы и беспросветную темень, после чего торжественно поклялась, что живьем видит этот злосчастный город в последний раз. И отныне для проявления сестринской любви будут использоваться совсем другие поляны, например, та же Красная, где бывали и президент, и премьер-министр, вэлкам Сочи, Питер — досвидос! И вот пожалуйста… Должно быть, у застигнутой врасплох Дарлинг было не очень счастливое выражение лица, и Лерка сразу насторожилась:

— Ты как будто бы не рада, что я приеду, а?

— Почему… Я рада.

— Ни капельки. Мне и самой не улыбается переть в вашу дерьмовую прорубь, но… Надо же с ним наконец познакомиться.

— С кем?

— С твоим парнем. У тебя кто-то появился, и это серьезно. Печенкой чую, а она меня никогда не подводила. Я же твоя сестра, и меня не проведешь. Кто он?

— Никто.

— Ну это понятно. Исходя из твоих дурацких вкусов, социальный статус у него ниже плинтуса. А такие меня не интересуют, ты же знаешь. Так что не бойся, я его не отобью.

— Я и не боюсь.

— Ну он хоть симпатичный? — На фарфоровом, ничем не замутненном личике Лерки отразилась титаническая работа мысли. — О, я поняла! Твой безумный интернетчик наконец материализовался! Нет?

Спорить с Леркой бесполезно, лучше уж сразу принять ее реальность и постараться ей соответствовать.

— Сдавай свою сессию, а там посмотрим.

— Очень бы хотелось… Посмотреть.

После недолгих раздумий Дарлинг решила не отговаривать сестру: получив вежливый отказ, та припрется из принципа. Ничто так не выводит ее из себя и не побуждает к действию, как твердое «нет». Лучше уж спустить все на тормозах и вообще забыть обо всех Леркиных измышлениях относительно перемен в ее жизни.

Перемены слишком глобальны, чтобы обсуждать их с кем-либо.

Их можно было бы обсудить с Ольгой и получить пару изумительных по глубине, хотя и совершенно бесполезных советов. Но тот разговор в кафе оказался единственным, больше они не встречались, даром что обменялись телефонами и адресами электронной почты. Наверняка Ольга уже родила прелестную девочку, возится с ней сутками напролет и думать забыла не только о Дарлинг, но и о Костасе, в которого была влюблена ровно три дня.

Сама Дарлинг не была влюблена в Костаса ни секунды, даже нелепому курсантику с перегона «Петроградская» — «Черная речка» повезло гораздо больше, чем финансовому консультанту всех времен и народов. Девлюбленность Дарлинг удивляет ее саму, ведь в Костасе есть то, что она всегда тщетно искала в мужчинах:

ощущение тайны.

Конечно же, это не тайна Синей Бороды. Достаточно было один раз побывать в его доме, чтобы убедиться в этом. Случай представился примерно через месяц после начала работы, и Дарлинг с некоторым трепетом открыла дверь большой квартиры на Канале Грибоедова: сейчас она увидит ту часть жизни Костаса, которая до сих пор была скрыта от нее.

На изучение обстановки у нее ушло не более минуты, просто потому, что изучать было особо нечего. Стандартный набор бытовой техники, стандартный набор кожаной мебели, плазменный телевизор на стене, дизайнерский стеклянный стол и такие же стулья. Были еще обитый кожей комод в колониальном стиле и небольшое старинное бюро в углу. Комод и бюро слегка диссонировали с общим хайтечным пафосом, но совсем не утепляли сюжет квартиры. На девственно-чистых поверхностях не было ни пылинки, на них вообще ничего не было: ни тебе безделушек в виде дорогого пресс-папье, каминных часов со сценами охоты или сигаретницы. Ни тебе самурайского меча-катаны на подставке, ни тебе коллекции ножей, ни тебе коллекции вин — ничего, что могло бы выдать пристрастия хозяина, тайные или явные. Впрочем, Дарлинг и понятия не имела о мире мужских привязанностей и удовольствий, но точно могла сказать, чего не хватает ей как женщине: фотографий и милых экзотических вещиц, привезенных с разных концов света. Как женщине, не чуждой интеллекта, Дарлинг не хватило таких же интеллектуальных штрихов: в квартире отсутствовал не то что книжный шкаф — полка с книгами. Одного отдельно взятого тома чего угодно — пусть и английского разговорника для обслуживающего персонала пассажирских судов — тоже не наблюдалось.

Зато был Саорин.

Не четыре полотна, как в рабочем кабинете Костаса, — три. Два в гостиной и одно в спальне, напротив кровати. На всех трех картинах по-прежнему умирали вещи, пусть и не так эффектно, как мотоцикл-иллюзия Хесуса Галиано. И все же во всех этих пыльных бутылках, ржавых банках, обрывках ткани и старых расползшихся башмаках жизни было больше, чем в стерильном быту Костаса.

Да и существовал ли он, этот быт?

Дарлинг почему-то не могла отделаться от ощущения, что квартира обманывает ее, только прикидываясь человеческим жилищем. На самом же деле это всего лишь фантом, плохая декорация… Или, наоборот, слишком хорошая декорация, в которой можно сыграть все что угодно. Просто Костас еще не решил, что именно ему играть.

И для кого.

Побродив по пустому гулкому дому, она наконец нашла подтверждение того, что здесь все-таки живут: туалетные принадлежности, махровый халат и слегка влажное полотенце в ванной, аккуратная стопка Financial Times на полу в туалете; запас коньяка и сигар. Коньяком была заставлена нижняя полка сервировочного столика, стоящего на кухне: три бутылки Camus Cuvee против одной Chabasse Х. О. (соотношение один к трем выдавало в Костасе оптимиста и везунчика). Сигарных коробок оказалось две, но победительных сигар Punch было выкурено на порядок больше, чем упадочных H. Upmann.

Сунув нос в бюро, оказавшееся незапертым, Дарлинг обнаружила там несколько совершенно одинаковых толстых блокнотов, от начала до конца испещренных столбцами цифр. И лишь в одном не оказалось ни одной цифры, зато фигурировали города, самые разные — от Мадрида до Каракаса и Токио. Некоторые из них были зачеркнуты, против других стояли жирные вопросительные знаки.

Закончив инспекцию, не приблизившую ее к пониманию Костаса ни на сантиметр, Дарлинг переместилась к непосредственной цели своего визита — гардеробной, из которой нужно было изъять дорожный саквояж.

Саквояж был не тяжелым, но оставлял чувство приятной для путешественника наполненности. А когда Дарлинг (проклиная себя за излишнее любопытство) попыталась щелкнуть замками — не тут-то было!