стуку, что раздался от соприкосновения колен с полом, будь она живой, встать бы она не смогла никогда. Как и ходить. Мертвец стоял так же спокойно, лишь с шумом выпустив из разлагающейся грудной клетки остатки воздуха.

– К сожалению, мы не можем проститься со всеми, – тихо проговорил Алексей Ильич, пока кто-то из людей зажигал свечи. – Только прихожане, да несколько местных хотели, чтобы их благословили. Благословили, прежде чем люди из власти заберут их с собой. Нам приходится ждать слишком долго, чтобы не подвергать опасности остальных людей, поэтому не всегда так получается.

Чиж мог понять его слова лишь смутно, но он чувствовал, как его сердце будто сжимает невидимый кулак. Он мог только силой заставить себя смотреть на происходящее и на старушку, невинно наклоняющую шею к каждому рядом стоящему. Халат на ее плечах веером застелил пол, придавая своей хозяйке вид рыцаря, которому скоро будет вручена лучшая награда.

Взгляды Вани Даня не разделял, с каждой секундой впадая глубже в панику. От духоты мозг отказывался работать, а Чиж даже не замечал друга, вцепившегося в него дрожащими пальцами. Он боялся зомби и не хотел быть с ним в одной, такой тесной комнате. Комнате, слишком желтой от света огоньков, светлых коричневых стен и позолоченных рам икон. Комнате, где кроме духоты и запаха свечек, появилась вонь разложения и трупных газов. И треск. Чертов хруст трущихся друг о друга суставов и костей.

Невольно наклонив голову вниз, он скрыл от окружающих слезы, противно собирающиеся в уголках глаз и стекающие по щекам. Даня узнал старуху. Прошло чуть больше месяца с тех пор, как она дала им конфеты. Твердые и безвкусные. Из тех дешевых, что, как он уверен, есть только у стариков.

Даня думал, что сходит с ума, но, сосредоточив внимание на мертвеце, никто не заметил его судорожно подрагивающих плеч.

Знакомый мужчина, представившийся Алексеем Ильичом, хотя Даня нутром ощущает, что его настоящее имя более жуткое, вроде Король Ада Аскольд Третий, стоял перед испуганно сжавшимся (Даня знал, что они не могут бояться, но выглядело именно так) мертвецом. Старик, не похожий на старика, держал в руках книгу с узорно выведенным на ней: «Псалтирь». Он открывал и закрывал рот, но говорил или нет, Даня не знал. Все звуки пролетали мимо его ушей, превращаясь в тошнотворный хруст.

Мужчина перекрестил мертвеца. Снял крест с груди, приложил к нему губы, а затем поднес ко лбу старухи. Та не вырывалась, но как-то неловко качнулась, словно отстраняясь.

От головокружения Даня чувствовал, как теряет сознание. Вот он смотрит и видит, как священник, Аскольд Третий, седой словно дерево зимой, брызгает на мертвеца водой («святой водой»), рты их обоих шевелились, но в ушах все еще стоял только треск. Как по волшебству мозг вытащил из закромов памяти звучание молитв на латыни, которое он слышал раньше в фильмах ужасов. Слов Даня не разбирал, и в голове звучало похоже на немецкую речь Гитлера.

Мужчина поливал труп святой водой, тот хрипел и кричал омертвевшими голосовыми связками. Кричал голосом Наташи: «Я хочу домой. Я хочу к маме. Я не хочу умирать». Места, которых касалась вода, начинали шипеть. Люди вокруг молились с фанатичными лицами, пока зомби извивался перед ними в своем смирительном халате. Он был словно на древнем изгнании демона, а перед ним хрустел всем телом одержимый.

От духоты Дане было плохо. Ужаса добавлял зомби, находящийся в закрытом небольшом пространстве с людьми. Людьми, как он подумал, настолько отчаявшимися, уже согласными заразиться и умереть.

Внезапная мысль прошибла его словно разряд молнии. В прошлый раз он не видел этого священника. Он не видел никого из здесь присутствующих людей. Только старуху, от мертвого тела которой шел пар вперемешку с дымом.

Теперь он рыдал в голос, и окружающие заметили его ненормальное состояние. Чиж пытался его успокоить, вывести наружу, но истерика Дани набирала обороты. Он с яростью дикого животного вцепился в рядом стоящего мужчину, до боли сжав его руку.

– Где тот поп? Толстый поп. Он был тут месяц назад. Очень толстый. Поп. Где он? – Даня с трудом выговаривал слова, глотая соленые слезы.

– Умер, – коротко бросил женский голос с другой стороны. – Заболел и умер.

Мужчина с трудом отцепил задыхающегося Даню, и Чиж нашел удачный момент вывести его на улицу.

Конечно, ничего из того, что видел Даня, не произошло на самом деле. Алексей Ильич прочитал несколько молитв (Чиж узнал только «Отче наш», которую бабушка читала перед сном) перекрестил старушку, та продолжала спокойно стоять на коленях, покачиваясь на каждый шорох. Люди вокруг тихо молились.

– Они убили его, – горячо шептал Даня Чижу, не особо сдерживая громкость голоса. Несколько человек раздраженно покосились на него. – Они убили его, что бы самим тут всем править. Чтобы они могли спокойно заниматься экзорцизмом. Он им мешал. Они убили его.

– Он заразился, умер и стал зомби, – твердо ответил Чиж, не смотря на все потрясение, оставшееся от слов друга. Он знал – это чушь, но сам факт наличия таких мыслей в голове Дани, приводил его в ужас настолько, что Ваня забыл о стыде за поведение товарища.

Мухин хотел уйти как можно скорее, но ноги не слушались. Пришлось остаться рядом с церковью, на скамейке рядом с детской площадкой. Чиж ничего не говорил, не осуждал (Даня ни разу не видел, что бы он вообще кого-то осуждал, только ругался иногда), не издевался и не шутил. Просто сидел рядом, будто и из него вытрясли всю душу.

Вскоре из церкви начали выходить люди. Возможно, кому-то тоже стало плохо, потому что их встреча еще не была окончена. Алексей Ильич стоял возле крыльца, не поднимаясь на ступеньки. Стоял на твердой земле вместе с другими людьми, но из-за высокого роста, Чиж мог с легкостью найти его.

– В это непростое время мы должны держаться вместе. Я не знаю, что такое смерть, и тем более о посмертии мне не ведомо. Нас учат о том, как в конце пути душа может попасть в рай или ад в зависимости от прожитой жизни и совершенных поступков. Не стоит ставить это под сомнение и теперь. Мне говорили – душа после смерти 40 дней ходит по земле. И теперь эти 40 дней тело, испустившее дух, все еще не может упокоиться, словно ищет в других свою недостающую частичку. Мы лишь люди и не можем знать, благословение это божье или наказание, нам остается лишь сохранять сострадание и благоразумие. Кто знает, возможно, в бренной неупокоенной