Поездка в автобусе заняла полчаса. Первые десять минут Андрей не сводил глаз со смотровой башни, потом она переместилась вбок и вскоре растаяла в молочной дымке.

Рассматривая аккуратные домики за окном, Андрей вспомнил, как, борясь с собой, заглядывал Гертруде под юбку, и снова подумал о том, что до башни они с Леной могли бы добраться гораздо проще. Им же почему-то понадобилось учесать к самой кольцевой, и оттуда тащиться обратно.

Андрей размышлял об этом до тех пор, пока не поднялся в трубу перехода, но как только он спустился на другой стороне, в мозгу будто что-то переключилось.

Барсик. Как он там, бедный? Поправился или все еще хворает?

По монитору в муниципальном автобусе Андрей узнал, что за прошедшие сутки ничего экстраординарного в Тотальной Демократической Республике не произошло. Народы достойно отметили весенний День Единения и начали готовиться к следующему, зимнему.

Чтобы не слышать диктора, Андрей ушел на заднюю площадку. За гущей темного непричесанного леса появились первые блоки – четверки высотных зданий, пугающие своей нарочитой железобетонной схожестью.

«Их можно было бы раскрасить», – подумал Андрей. Если дать Вадику море краски и главное – разрешение, он бы превратил эти дома в произведения искусства. «Ну, пусть и не искусства», – оговорился Андрей. Дом – не картина, его вверх ногами не перевернешь. И все же так будет веселее.

«Было бы, – опять оговорился он. – Было бы веселее. Если б разрешили. Но ведь не разрешат же».

Из автобуса Андрей пересел в линейку, точнее – перешел, поскольку свободных мест в вагоне, как всегда, не оказалось. Через полчаса он уже был возле помойки, которая после праздника украсилась грандиозными отвалами мусора. Барсику и его собратьям предстояло все это переработать – не считая штатных ежедневных поступлений.

В камере, кроме сменщика Новикова, Андрей обнаружил троих незнакомых операторов и самого Чумакова. Андрей почувствовал неладное – бригадир к бакам без причины не спускался. Значит, был особый повод.

Уже догадываясь, но еще не веря, он молча подергал Новикова за локоть. Тот поджал губы и провел в воздухе указательным пальцем: два раза, крест-накрест.

– Жив пока, – сказал Новиков. – Но они его собираются заменить.

– Как это заменить?! – воскликнул Андрей. – Кем?

– Хочешь – сам полезай, – не оборачиваясь, ответил Чумаков. – Наверху видел? Работы по горло. А ваш не справляется.

– Он выздоровеет! Я сегодня подежурю, все будет нормально!

Андрей заметил, что табличка на баке не прикрыта, и стиснул зубы – он обещал Барсику краску. Он замазал бы этот злополучный номер, и тогда Барсик обязательно поправился бы, и…

Один из операторов приставил к табличке отвертку и с противным жужжанием начал выкручивать винты. Андрей не сразу сообразил, что это значит. Когда он понял, к баку уже привинчивали новую бирку – с новым номером. С новым именем.

– Нет, не надо! – крикнул он.

– Поздно, Белкин, – ответил Чумаков. – Уже звереныша привезли. Они, когда маленькие, в ведре умещаются. Хочешь посмотреть? Жуть! А этого мясорубкой… Ребята там налаживают. Ну, и ножи поточат, чтоб быстрее. Вж-ж-жик!.. И все. Так что если проститься желаешь, последнее слово, или еще чего – сейчас самое время.

– Не смей этого делать, – тихо сказал Андрей.

– Угрожаешь? Работу потерять не боишься?

– А ты? Ты чего-нибудь в жизни боишься?

– Белкин! Я философов не люблю, – с угрозой проговорил Чумаков. – И, кстати, на брудершафт я с тобой не пил.

– Так и я с тобой – тоже.

– Я гляжу, тебе деньги совсем не нужны.

– Деньги?! Три крепа за шесть часов!

– Белкин, ты свихнулся? Три крепа его не устраивают! Где тебе заплатят больше?

– Грабить буду. По башке лупить, животы вспарывать. И начну с тебя, садист поганый.

– Уволен, – мгновенно отозвался Чумаков. Андрей достал из своего шкафчика последнюю бутылку лимонада и, отпив половину, вылил остальное Чумакову под ноги.

– Ты и правда помешался, – пробормотал Новиков. – Кто убирать-то будет?

– Тот, кому за это платят. Счастливо вам тут… повеселиться.

Андрей хлопнул дверцей и внимательно посмотрел на Чумакова, словно запоминая его навсегда.

Громыхающая платформа с раздвижной решеткой сегодня ползла особенно долго – Андрей успел воскресить в памяти и свой приход на конвертер, и пакеты, без которых вначале не обходится ни один оператор, и первую пачку печенья, съеденную возле бака, и свои беседы с Барсиком. Сможет ли он так же откровенно поговорить с кем-нибудь еще? Андрей сомневался. Поднявшись на поверхность, он миновал проходную с символическим турникетом и вышел к свалке.

Комбайны по-прежнему рубили мусор и выгружали его в зев транспортера. Водители тряслись в своих кабинах и иногда, съезжаясь ближе, перебрасывались короткими фразами. Внизу, под бетонным основанием, трудились, переваривая отходы, искусственные существа. На конвертере ничего не изменилось. Только Барсика убили.

Андрей зябко задрал воротник и, сунув руки в карманы, пошел на станцию.

Линейка по расписанию прибывала через десять минут, и, чтобы чем-то заняться, Андрей стал рассматривать рекламные плакаты. Каким-то чудакам взбрело в голову призывать черов к покупке особо мягкой туалетной бумаги и высокоинтеллектуальных зубных щеток.

Похмыкав над глупостью рекламщиков, Андрей вдруг сообразил, что плакаты предназначены для пассажиров обычной электрички, которая здесь не останавливается, но слегка притормаживает. Скучающие граждане зацепятся взглядом за голую девичью задницу или девичий же разинутый рот и, не исключено, приобретут – кто бумагу, а кто щетку. В зависимости от потребностей.

Андрея все это не касалось. Его потребности были регламентированы гуманитарной службой, а она подобных излишеств не предусматривала.

Побродив по перрону, он присел на каменный парапет. В ту же секунду сбоку раздался протяжный автомобильный сигнал. Андрей покрутил головой – кроме него, на станции никого не было, лишь у конвертера топали несколько освободившихся операторов.

Андрей поднялся и, обойдя заклеенный плакатами павильон, присвистнул. На узкой трехполосной дороге за полотном линейки стояла черная машина с алыми сердцами на дверях и капоте. В марках Андрей не разбирался, но, судя по форме, это было что-то дамское и весьма изысканное. И, наверно, безумно дорогое.

Левая дверца откинулась, и из нее появились: туфля на высоченном каблуке, нога безо всяких признаков юбки, затем все же юбка, под которой мелькнуло что-то белоснежное и ослепительное, и наконец остальное – тонкая ручка, талия, грудь, лицо.

Гертруда.

Андрей, задохнувшись от испуга, дернулся было за стену, но не успел.