озера. Водоемы в целом. Холодный шелк Женского пруда в лесопарке Хампстед-Хит. Сияющая голубизна у побережья Западного Суссекса. Когда кожа от холодной воды морщится и краснеет. На Никте из окна своей спальни Айрис видела Новое озеро Мичиган, но она там никогда не была. Айрис ни разу не выходила из Центра. Уже семь лет, как она здесь.

Солнечные лучи на своей коже. Настоящее солнце, не никтианское. На Земле не было мгновения лучше, чем почувствовать на своем по-зимнему бледном лице тепло первого весеннего луча. Она становилась как новая и сияла как бриллиант. Здесь времена года отсутствовали. Одной стороной планета повернута к солнцу, другой – в бездну. Центр расположен в нескольких километрах от зоны сумерек, где не день и не ночь. Все неизменно.

Мона. Когда Айрис покинула Землю, ей было четырнадцать. Теперь она молодая женщина. Невозможно себе представить.

Элеанор, хотя она, как нормальная мать, не бухнулась, рыдая, на колени, когда Айрис объявила, что покидает планету. Айрис скучала по ее малоподвижному лицу. По пронизывающей злости к матери, которая жила в ее сердце. Теперь злость рассеялась, и на ее месте зияла пустота.

«Хорошо, что здесь есть книги».

На втором году Джонни организовал еженедельный клуб книголюбов. Книги для обсуждения предлагались анонимно посредством специального приложения. На пике популярности клуба на встречи собиралось более тридцати человек и обсуждения шли часами. Эпизоды о том, как люди читают и обсуждают книги, рейтингов не давали, и на третьем году в зале управления установили лимит: одна книга в месяц на человека. В знак протеста никтианцы стали читать супердлинную классику, например «Миддлмарч», «Войну и мир» и, как сейчас, «На восток от Эдема» Джона Стейнбека. Последнее произведение выбрала Айрис, и выбрала исключительно из-за названия. Теперь идентичное название лондонского клуба казалось ей неуместным. «На восток от Эдема» – это эпопея с библейским подтекстом, события которой разворачиваются в Калифорнии, о противоречивых отношениях двух братьев и о полоумных проститутках – ничего общего с коктейлями и бассейнами на крыше. Книга укрепила в ней радостное чувство, что сейчас она вдали от Земли, вдали от шальных надежд и бессмысленных ожиданий, свойственных людям на родной планете. Здесь, на Никте, шальным надеждам места нет. Это ее успокаивало.

Любимым занятием Айрис на заседаниях клуба книголюбов стало сидеть в гостиной на одном из расставленных в круг стульев и смотреть на свое увлечение, Элиаса, сидящего напротив. Рядом с ним она никогда не садилась – слишком сильным было ее чувство. Боялась, что от одного его взгляда потеряет сознание или наложит в штаны. Или ее вырвет. Это чувство она обожала. У Элиаса были длинные черные волосы и темные печальные глаза. Он родился в Америке, куда его родители переехали из Ливана. Айрис давно следовало бы перерасти свое влечение к грустным симпатичным мужчинам, но красота Элиаса пробудила в ней надежду.

После того как урезали книги, народ стал больше заниматься сексом. Некоторые даже перебрались в семейное жилье, где могли делать это когда угодно. Первый никтианский младенец, девочка Норма, родился у Юко и Карлоса на четвертом году. Назвали ее в честь Нормана. Когда в кафетерии объявили имя ребенка, Эбби, повернувшись к Айрис, закатила глаза. Юко и Карлос стояли на подиуме – щеки пылали румянцем, на лицах улыбки – и держали своего маленького мессию, свою кроху, завернутую в белое одеяльце. Ничего удивительного, что Юко первой произвела потомство. В Токио она работала няней. Ей не хватало детского общества.

Она была чертовски миленькая, эта Норма, человеческий детеныш, которому не суждено увидеть Землю и которому придется знакомиться с традициями предков сквозь дымку расстояния, как иммигранту второго поколения. У Нормы были мамины глаза и папины золотистая кожа и темные волнистые волосы. В Центре все сходили по ней с ума. Ведь это был первый увиденный ими за несколько лет младенец. Когда Юко и Карлос входили в комнату, все глаза устремлялись на них: несут ли они Норму. За ней всегда тянулась вереница поклонников: ее хотели подержать на руках, потрепать по пухлым щечкам, потискать ручки в ямочках, вдохнуть кисло-сладкий аромат ее темечка или просто зачарованно любоваться ее личиком. Она была как наркотик, как чудо. Утомленная вниманием, Юко уходила к себе, чтобы спокойно покормить ребенка, и часто рыдала, сожалея, что она не на Земле, с мамой. Она наконец поняла, что наделала.

Айрис скучала по своей старой квартире в Клэптоне. По Киран. Выражение «лучшая подруга» звучит немного по-детски, но оно идеально подходило к Киран – она была лучшей.

Да, на Земле встречалось совершенство, но только иногда.

Кто знает, что сталось с Киран. Возможно, она все еще бегает на свидания к Бену. А может, он все же оставил жену и они с Киран узаконили свои отношения. Или она его бросила и вышла за хорошего индийского парня, как всегда хотела ее мать, и была свадьба, длившаяся много дней подряд, и она не вспомнила об Айрис, ни разу не вспомнила.

Она скучала по ортодоксальным еврейским семействам, шагающим по улицам в Верхнем Клэптоне, – все в черном, как пришельцы из другого века. Они странным образом служили ей утешением, эти цепляющиеся за прошлое люди, которые не желали меняться, хотя весь остальной мир не желал останавливаться. Они напоминали ей об отце. Наверное, после своего религиозного озарения он одевался так же, но она точно не помнила.

По нему она не тосковала. Слишком давно это было. Он теперь в еврейском раю. Верят ли евреи в рай? Айрис и этого не помнила. Все сведения об иудаизме она почерпнула из телевизионных передач и фильмов: менора и кипа, суп с кнейдлах, геноцид еврейского народа да заунывные молитвы на древних мертвых языках. На Никте было несколько евреев, например Эбби. Ее мать была еврейкой-ашкенази, отец – чернокожим. Айрис и Эбби обе были наполовину еврейками, наполовину гойками, только еврейская половина Эбби была правильной.

Но то земные правила. По ним она пока еще не скучала.

19

Нет места лучше, чем родной дом

Айрис проснулась с кислым искусственным привкусом вишни во рту. Ей снились сладости. Автоматическое затемнение наполовину отключили, чтобы создать видимость восхода, хотя свет потом всегда таким и оставался – золотым и мягким, как в восемь утра.

Будильник смолк; стих записанный в Калифорнии восемь лет назад предрассветный птичий хор. Айрис с верхнего яруса кровати посмотрела вниз, на Эбби:

– У вас в США были «Харибо»? Ну, такие конфетки? Жевательный мармелад?

– Не помню, – без особого энтузиазма ответила Эбби. – Я не любила сладости. – Похоже, она давно уже не спала и сидела в постели, потирая глаза. На Никте свирепствовала повальная эпидемия бессонницы. Длинные каштановые локоны Эбби поблескивали на свету.