безобразными пятнами. – Это же просто… самоубийство. Почему бы тебе чем-нибудь не увлечься? Плавать под чертовыми парусами. Взять собаку!

– Это не самоубийство. Просто чудесная возможность.

– Хм, – сказала мать, продолжая перекладывать с места на место кусочки еды на тарелке.

И снова огромная рука сжала Айрис сердце.

– Зачем ты это делаешь? – дрожащим голосом спросила Мона. – Ты больше никогда нас не увидишь. – В отличие от Элеанор она смотрела прямо на Айрис, и в глазах ее читалась мольба.

– Я понимаю, чем жертвую, но…

– Заткнись! – Мона потрясла головой. По ее лицу потекли слезы. – Ты чокнутая.

Рука сжимала сердце все крепче. Мона поднялась из-за стола.

– Ты куда? – стараясь справиться с болью, спросила Айрис.

– Мона, сядь и подожди, пока все не закончат есть, – сказал Джек.

– Нет, – отрезала Мона. – Прощай навсегда.

– Но до июня я в Лондоне.

– Какая разница. Мне до лампочки.

Мона вышла, взбежала, перескакивая через ступеньку, по лестнице и с силой хлопнула дверью своей комнаты. В течение всей сцены Элеанор не вымолвила ни слова. Айрис сомневалась, есть ли ей вообще до всего этого дело. Матери очень хорошо удавалось держать трудные темы за семью замками, будто напичканных снотворным диких зверей в клетке. Если бы Джек сейчас упал замертво, что не исключалось, поскольку он был завзятым трудоголиком, Элеанор, наверное, просто сказала бы: «Боже мой» – и продолжила есть. Вообще-то Айрис помнила моменты, когда мать выражала свои чувства яснее, но сомневалась, были ли они реальными или она их выдумала. Оба ее родителя куда-то исчезли: сначала Роберт, потом Элеанор.

– Мам, – сказала Айрис.

– Да? – Элеанор на мгновение подняла глаза на дочь и тут же их опустила.

– Что ты думаешь?

– Несколько месяцев назад я смотрела документальный фильм, – еле слышно сказала Элеанор, – об этой… планете. Мне она показалась удивительным местом.

– Меня выбрали из полумиллиона кандидатов.

– Поразительно. – Она кивнула.

«Попроси меня остаться, – думала Айрис. – Пожалуйста, только попроси».

Некоторое время все молчали. В окна застучал дождь.

– Там очень красиво, – сказала Элеанор. – Вживую, вероятно, просто потрясающе. Ты думаешь, что будешь там счастлива?

Айрис кашлянула и отпила воды. Ей внезапно захотелось плакать.

– Думаю, да.

– Айрис, мы будем по тебе очень и очень скучать. Но если ты считаешь, что будешь счастлива… – Она не договорила.

– Элеанор, ты это серьезно? – спросил Джек.

В эту самую минуту Айрис вдруг поняла, что хочет, чтобы мать рассердилась, закричала на нее, повела бы себя, как Джек, запретила бы ей уезжать. Контракт еще не был подписан. Она выжидала.

Родители больше не задавали ей вопросов, но Айрис сама обо всем рассказала. Описала собеседования в черной комнате, не упомянув об Эди – они ничего о ней не знали. Объяснила, что в тренировочном лагере в Калифорнии она и еще три человека – двое мужчин и одна женщина – сформируют группу и будут жить вместе, как одна семья. Родители слушали и в основном молчали.

– А как же Эдвард? – к концу монолога Айрис спросила мать. – Он тоже едет?

– Нет. Мы расстались.

– Жаль. Я так хотела с ним познакомиться.

Айрис отклонила предложение отчима выпить кофе. Пора было уходить. Как обычно, она не обняла и не поцеловала родителей на прощанье, а лишь помахала рукой, когда они поднялись ее проводить. Было три часа дня. Она сумела провести у них в доме два часа. На улице ее встретило серое небо. Солнце садилось. «Когда я покину Землю, – думала она, – я больше никогда не увижу темнеющего неба». Ну и что? Сколько закатов нужно увидеть человеку, чтобы иметь силы жить дальше?

Ей не хотелось идти домой, и она направилась в сторону лесопарка Хампстед-Хит. Снег к тому времени растаял, на улице потеплело. Айрис была без шапки и перчаток. Она помнила зимы своего детства, когда каждый год выпадало много снега и ноги коченели, даже если надеть две пары носков. Наверное, недолго осталось до конца света, думала она. Лед растает, все умрут. Будет атомная война. Я делаю правильный выбор. В один прекрасный день все это поймут и пожалеют, что тоже не рванули отсюда подальше.

Хампстед-Хит был ей хорошо знаком, и, как всегда, она отогревалась здесь душой. Айрис знала его с самого рождения и изучила с разных точек обзора. До того как мать во второй раз вышла замуж, Айрис лучше всего ориентировалась в пологой, нетронутой части парка, просачивающейся в пригороды. Здесь царила какая-то меланхолическая атмосфера: всегда было тихо и безлюдно – редко встретишь случайного прохожего с собакой или бегуна. Но в основной части Хита, в его сердце, всегда было полно народу. Поднимаясь на Парламентский холм, Айрис слушала музыку – ту самую полную грез песню Фрэнка Оушена «Pink + White». Она стояла на вершине и смотрела на Лондон. В поле ее зрения попадали «Огурец», «Осколок» и другие небоскребы из стекла и стали, многих из которых не было, когда она родилась. Виднелся также бледный купол собора Святого Павла, казавшегося карликом на фоне кранов и небоскребов. Когда-то он был самым высоким зданием в Лондоне, но сейчас это трудно себе даже представить. Через два месяца ей исполнится двадцать девять, это будет ее последний день рождения на Земле. А десятилетия через три вид отсюда опять изменится.

Сидящие неподалеку на скамейке ребята передавали по кругу косяк. Когда мне было столько лет, сколько им, думала Айрис, я считала, что Лондон принадлежит мне.

Везде, по всей стране, люди наслаждались волшебными картинами природы – восходом и заходом нашей звезды, рождением и смертью каждого дня. Почему-то и спустя тысячелетия человечество по-прежнему считало это ежедневное явление одним из самых прекрасных на планете. На Никте закатов не будет. Айрис сделала фото, разместила его на своей странице и стала ждать, чтобы кто-нибудь поставил лайк.

14

Скажи хоть что-нибудь

Вечером накануне вылета в Лос-Анджелес она прощалась с родными. Элеанор ввиду особого случая настояла на роскошном ресторане в центре города. Айрис подозревала, что тем самым мать хочет обезопасить себя от всплеска эмоций. Прощание в публичном месте означало, что никто не впадет в истерику, хотя за ужином Айрис видела, что в глазах матери блестят слезы. У нее было ощущение, что Элеанор собирается что-то сказать. Она несколько раз открывала рот, набирала в грудь воздуха, но передумывала и ничего не говорила. Скажи что хочешь, думала Айрис. Просто скажи, и все. Айрис предпочла бы поужинать у них дома в Тафнелл-парке, посмотреть старый фильм и остаться спать на полу в комнате Моны, всю ночь прислушиваясь к ее дыханию. На следующий день родители могли бы отвезти ее в аэропорт. Но нет, никто ей