— Тадуз Лемке, — спокойно сказал Пеншли. — Отец женщины,которую ты сбил машиной. Да, он с ними.

— Отец?! — выкрикнул Халлек. — Это невозможно, Кирк! Женщинабыла старухой лет семидесяти-семидесяти пяти…

— Тадузу Лемке сто шесть лет.

Некоторое время Билли был не в силах вымолвить ни слова.Губы его шевелились — и ни звука, словно привидение поцеловал. Потом повторил:

— Это невозможно.

— Возраст, которому можно позавидовать, — сказал КиркПеншли. — Но ничего невозможного. Все эти люди на учете, знаешь ли. У менядокументы имеются, если хочешь: номера социальных страховок, отпечатки пальцев.Лемке заявлял, что его возраст сто шесть, сто восемь и сто двадцать лет. Япредпочитаю верить цифре сто шесть, поскольку она представлена специалистамиБартона. Сюзанна Лемке была точно его дочерью, тут сомнений нет. А он вразличных игровых лицензиях фигурирует как «президент компании Тадуз», что означает— он глава племени или табора, или как они там себя называют.

Его дочь? Дочь Лемке? В голове Билли возникла сумятица.Каким-то образом это меняло дело. Допустим, кто-то сбил Линду. Вот так и онавыбежала бы на мостовую.

— …прекратить?

— А? — Он попытался вернуться к тому, что сказал КиркПеншли.

— Я спрашиваю: желаешь ли ты все это прекратить? Тебе,Билли, это в копеечку влетает.

— Попроси, пожалуйста еще немного продолжить, — сказалБилли. — Я позвоню тебе через несколько дней, точнее, через три дна, узнаю, гдевы их засекли.

— В этом нужды нет, — сказал Пеншли. — Как только людиБартона их найдут, ты первый, кому они об этом сообщат.

— Меня здесь не будет, — медленно проговорил Билли.

— О? — Голос Пеншли был продуманно равнодушным. — Гдебудешь?

— Буду в пути, — ответил Халлек и вскоре положил трубку.Некоторое время сидел совершенно неподвижно, пытаясь разобраться с хаосом вголове. Его пальцы, очень тонкие пальцы, барабанили по столу.

На следующее утро сразу после десяти Хейди ушла запокупками. Она даже не посмотрела в сторону Билли, чтобы хотя бы сказать, когдавернется или куда уходит. Эта старая добрая привычка прекратила своесуществование. Билли сидел у себя в кабинете и наблюдал в окно, как «олдс»задним ходом выезжал на улицу. В какой-то момент голова Хейди повернулась и,похоже, их взгляды встретились. Его взгляд — растерянный и испуганный, ее —упрямо обвиняющий: «Ты вынудил меня отправить отсюда дочь; профессиональнуюпомощь, в которой ты нуждаешься, ты отвергаешь; наши друзья уже началипересуды. Похоже, что тебе нужен сопровождающий в дурдом, и выбрали меня. Ну икатись к чертовой бабушке. Оставь меня в покое, хоть сгори все синим огнем, нозаставить меня отправляться вместе с тобой на лечение в дурдом — не имеешьправа».

Иллюзия, разумеется. Не может она видеть его позади, в тени.

Иллюзия, но как больно!

Когда «олдс» скрылся на улице, Билли сунул листок бумаги всвою «Оливетти» и отпечатал: «Дорогая Хейди!» — в самом верху. Эта часть письмаоказалась самой легкой. А дальше каждое предложение давалось ему мучительно.Постоянно тревожила мысль, что она вот-вот вернется и застигнет его запечатанием послания к ней. Но она не возвращалась. Наконец он извлек лист измашинки и перечитал:

«К тому времени, как ты прочтешь это, я уеду. Сам точно незнаю — куда, и не знаю, на сколько времени… Но надеюсь, что, когда вернусь, всебудет закончено, весь этот кошмар, которым мы живем.

Хейди, Майкл Хаустон ошибается, ошибается во всем. ЛедаРоссингтон в самом деле сказала мне, что старый цыган — его зовут Тадуз Лемке —прикоснулся к Кэри, и она в самом деле сказала мне, что его кожа превращается вброню. А Данкен Хопли на самом деле был покрыт опухолями и нарывами. Этогораздо кошмарное, чем ты себе можешь представить.

Хаустон отказывается провести логическую связь, которую япредставил ему в защиту своей точки зрения, не хочет увязать это с моимнеобъяснимым недугом (155 сегодня утром). Он не может принять подобного,поскольку оно полностью вышибает его из привычной колеи. Он скорее упрячет меняпожизненно в психбольницу, чем примет всерьез возможность того, что всепроисходящее есть результат цыганского проклятия. Такая вещь, как существованиецыганского проклятия, повсюду, и особенно в Фэйрвью, — анафема всему, во чтоверил Майкл Хаустон. Его боги приходят не с неба, а из сосуда.

Но я верю, что где-то в глубине души ты допускаешь, чтотакое возможно. Я думаю, частично твой гнев против меня в последнюю неделю былвызван тем, что я настаивал на том, во что ты в глубине души веришь и знаешь,что это правда. Можешь обвинять меня в том, что я сам разыгрываю спектакльпостепенного исчезновения, но я расцениваю это так: верить в проклятие —значит, верить в то, что только один из нас наказан за то, в чем мы обавиноваты. Я говорю о том, как ты избегаешь чувства вины. И Господь знает,Хейди, в предательской и трусливой части своей души я чувствую: если мнеудастся пройти все это дьявольское падение, ты тоже пройдешь через подобноеиспытание. Несчастье любит компаньона, а я полагаю, что в каждом из нас сидитнегодяй, который тесно переплетается с добрым началом нашей натуры, и потому отнего не избавиться.

Но есть во мне еще одна часть — та, которая по-прежнемулюбит тебя, Хейди. И эта часть ни в коем случае не желает, чтобы тебе было хотьв чем-то плохо. Эта лучшая моя часть обладает интеллектуальной логикой, ипотому я уехал. Я должен найти того цыгана, Хейди. Я обязан найти Тадуза Лемкеи высказать ему все, что я продумал за последние шесть недель. Легко обвинять,легко жаждать мщения. Но когда посмотришь на вещи прямо, то замечаешь, каккаждое событие завязано на другом, и что иногда вещи случаются потому, что онислучаются. Никто не хочет признавать, что это так, поскольку тогда мы не сможемни на ком выместить собственную боль. Придется искать другой путь, а все иныепути не столь просты и утешительны. Хочу сказать ему, что не было злого умысла.Хочу попросить его снять проклятие, поскольку предполагаю, что это в его силах.Но более всего желаю — просто просить прощения. За меня, за тебя, за весьФэйрвью. Я, видишь ли, теперь знаю о цыганах гораздо больше, чем знал прежде.Можно сказать, у меня открылись глаза. И потому стоит высказать тебе еще однувещь, Хейди. Если он сможет снять проклятие, если у меня вновь появитсякакое-то будущее, я не захочу больше жить в Фэйрвью. С меня отныне хватит пабаЭнди, Лантерн Драйв, клуба, всего грязного лицемерия. Если у меня окажетсякакое-то будущее, я надеюсь, что ты и Линда согласитесь уехать в другое, болеечистое место вместе со мной. Если не согласитесь, то я уеду один. Если Лемке несделает или не сможет сделать ничего, чтобы помочь мне, я во-крайней мере будузнать, что сделал все от меня зависящее. Когда я вернусь домой, то обязательнозапишусь в клинику Глассмана, если ты все еще этого пожелаешь.