– Конечно, не должны. Я давно пробиваю на это место СуренаАрамовича. Он прекрасный специалист и чуткий человек… Что-нибудь удалосьвыяснить?

– Кажется, есть подвижки. Вы действительно отправили письмов прокуратуру?

– Пока нет, – улыбнулся Степанцев.

– Тогда отправьте. Прямо сегодня. Мы можем потерпетьнеудачу, а у вашего заместителя появится такой козырь. Прямо сегодня отправьтеэто заявление в прокуратуру… Кажется, к вам приехали гости. Две или три машины.Нет, даже четыре. Кто это может быть? – посмотрел в окно Дронго. Несколькомужчин выходили из машин.

– Родственники Идрисовой, – пояснил Степанцев, – пойду кним. Это тоже моя тяжкая обязанность.

Он поднялся и вышел.

– Зинаида Вутко рассказала мне, что на нее вышел родственникКристины Желтович, какой-то Арвид, который платил ей деньги за любую информациюо своей родственнице. А в последнее время стал платить деньги и за информацию оБоровковой, – сообщил Дронго своему другу, когда они остались вдвоем. – Самоеинтересное, что погибшая недавно вызывала нотариуса и этим очень разозлилародственника Кристины Желтович.

– В таком случае нужно найти этого родственника и этогонотариуса, – кивнул Эдгар.

– Родственника мы сегодня найдем, его номер телефона есть уЗинаиды. А вот с нотариусом тебе нужно разобраться осторожно. Здесь фиксируютвсех посетителей, кто прибывает в хоспис. Осторожно узнай у Евсеева, кто этобыл. Какой нотариус, местный или из Санкт-Петербурга? И как его можно найти?

– Все сделаю, – кивнул Эдгар и отправился на поиски завхоза.

Дронго вышел следом. Приехавшие мужчины толпились у дверейхосписа. В здание пустили только супруга умершей, после того как он наделбахилы на обувь и белый халат. Дронго прошел к палате Угрюмова и постучал вдверь. Не услышав ответа, он постучал еще раз. Прислушался. Постучал в третий.

– Чего вы стучите, – услышал он недовольный голос Угрюмова,– могли бы зайти и так.

Дронго открыл дверь и вошел в палату. Угрюмов лежал накровати, прямо поверх одеяла в своем халате. Голые волосатые ноги были открыты.Он даже не пошевелился при появлении гостя.

– А, это вы, – сказал он равнодушно, – я еще подумал, кто унас такой назойливый. Все время стучится. Думал, что это наша балерина. Онатребует, чтобы никто не входил без стука. Старая дура. Уже до смерти осталосьвсего ничего, а она все строит из себя мадонну.

– Навыки хорошего поведения никогда и никому не мешали, –возразил Дронго, устраиваясь на стуле, недалеко от кровати Угрюмова.

– Зачем пришли? – недовольно спросил тот. – Что вы хотите отменя узнать? Чего не хватает у вас в Башкирии, что вы решили приехать к нам запередовым опытом?

– Я пришел поговорить с вами, – сказал Дронго. – Иперестаньте ерничать. Закройте свои ноги и примите приличное положение.

– Зачем? Какое приличное положение в моем случае? Я ведь непросто больной, я пациент хосписа, – повысил голос Угрюмов. – Вы знаете, чем яболен? У меня рак печени в четвертой стадии. Каждый день мне делают понескольку уколов и пичкают таблетками. И ничего мне уже не поможет. Все этознают, но делают вид, что меня можно вылечить. На Западе врачи хотя бы честноговорят, что вам осталось месяц или два. А у нас темнят, говорят – вы ещепоживете. Шиш с маслом я еще поживу. Посмотрите на мое лицо – я уже давно вкитайца желтолицего превратился. И никто мне уже не поможет. Поэтому не нужноговорить о приличиях. Я попал сюда, чтобы сдохнуть. Значит, сдохну. Спасибомоей нефтяной компании – они хотя бы меня сюда направили и алименты за менясыну моему отправили.

– Сколько лет вашему сыну? – неожиданно спросил Дронго.

– А ваше какое дело? – огрызнулся Угрюмов.

– Просто интересно.

– Шестнадцать, – выдавил Угрюмов, – нет, уже семнадцать. Емууже семнадцать лет. Мы не виделись шесть лет. Или пять.

– Развелись с женой?

– Она ушла от меня, забрав сына. Я ведь хорошо зарабатывал,мы на Севере большую деньгу зашибали. Но только я сильно и поддавал. Оченьсильно. В такой запой уходил, что мать родную не узнал бы. Ну, жена долготерпела, а потом взяла сына и уехала. И все. Я запил еще сильнее. У нас ведьвахтовый метод был. Пока я на вахте, ни грамма себе не позволял. А когдавозвращались на Большую землю, тут я и расслаблялся по полной. Вот так. А потомбок начал болеть все сильнее и сильнее. Я не обращал внимания. И однажды менясогнуло так, что сразу в больницу отправили. Там мне и сказали, что лечить ужепоздно. Загубил я свою печень и свою жизнь. Вот такие дела. И сына своего я,значит, уже пять лет не видел. Небось большой стал. У нас в роду все мужчинывысокие и большие были.

– И не хотел увидеть? – Дронго перешел с ним на «ты»,понимая, что Угрюмов рассказывает ему самое сокровенное, о котором давно хотелкому-то рассказать.

– Конечно, хотел. Только уже никогда не увидимся, – махнулрукой Угрюмов. – Он в Новгород переехал с матерью и за пять лет на мои письмане разу не ответил. Наверно, обижен на меня. А может, мать наговорила разного.Она тоже обижена, ее можно понять. Молодая женщина была, когда за меня замужвыходила. Она только институт окончила, ей всего двадцать два было. Над нейтогда все смеялись. За Угрюмова замуж пошла, будешь теперь Угрюмовой. А нашафамилия уже триста лет в Сибири живет, еще мои деды и прадеды Угрюмовыми были.Ну, наверно, как назовут, так и проживешь. Вот все так и получилось. Остался яодин, а она свою фамилию вернула себе. И, наверно, сыну моему тоже свою фамилиюдала.

Он поднялся и сел на кровать. Посмотрел на гостя.

– Ты меня на жалость не бери. Просто я разговорилсяпочему-то. Сам не знаю, почему. Про сына вспомнил, сердце болеть стало. Он,когда маленький был, так гордился мною! Я с ним в тайгу на охоту ходил, онпотом всем соседским ребятишкам рассказывал, какой у него папка охотникхороший… Спекся папка, ничего не осталось. – Он отвернулся, тяжело вздохнул. –Ну, зачем пришел? Скажи наконец.

– Мне говорили, что у тебя конфликт был с умершейБоровковой. Она на тебя кричала.

– Люди разное могут наболтать. А ты их не слушай. Оначеловеком была достойным. Немного покричать любила, но человеком былаправильным. Я пошел в столовую, когда она там была. Слово за словом, я сталгрубить, она начала кричать. Говорила правильные слова, но злые. Мы все попалисюда из-за какой-то болезни, кричала она, а ты сам свою жизнь угробил. Всеправильно говорила, только очень обидно. Ну я и ушел, чтобы не слушать и ненагрубить ей. А она потом пришла и прощения у меня попросила. Вот такая женщинабыла. Говорит, простите меня, я сорвалась. Это неправильно с моей стороны. Я,конечно, ее простил. С кем не бывает. Мы все здесь нервные. Конец свой знаем – поэтомуи переживаем, каждый в своей кровати. Как кто-то сказал, что у нас здесь домодиноких сердец. Так, видно, оно и есть.