– Войдите! – крикнула она.

Дверь открылась. Это была Зинаида. Увидев Дронго, онасмущенно отвернулась, затем взглянула на Тамару Рудольфовну.

– Вы будете обедать? – спросила Зина.

– Да. И я приду в столовую, – сказала Тамара Рудольфовна.

Зина, кивнув, быстро вышла, прикрыв за собой дверь. ТамараРудольфовна улыбнулась.

– С меня можете сразу снять все подозрения, – сказала она. –Я не смогла бы этого сделать при всем желании. И знаете почему? От кровати вреанимационной палате, где лежит больная, до дверей шагов пять или шесть.Понимаете?

– Она бы увидела того, кто к ней подходит, – мгновенно понялДронго, – я как раз думал об этом.

– Вот-вот. Спала она очень чутко. Так обычно спят больныелюди, которые просыпаются при малейшем шуме. Она слышала даже во сне, это я ваммогу сказать точно. И любой человек, который попытался бы незаметно и тиховойти в ее палату, просто не сумел бы этого сделать. Она бы сразу егопочувствовала. А кнопка вызова находится рядом с ее рукой. Достаточно нажатькнопку – и сразу прибежит врач или санитарка. Убийца просто не успел бывыбежать из палаты. Но она не нажала этой кнопки. Значит, убийца был человеком,которого она знала и, самое главное, – доверяла. Иначе она хотя бы попыталаськрикнуть. У нее был чудесный, почти мужской бас, и, несмотря на болезнь, онаорала так, что слышно было на обоих этажах. Значит, убийца был из наших, иименно тот, кому она безусловно доверяла. Вот вам подсказка.

– Я тоже так думал, – кивнул Дронго. – Спасибо за вашупомощь. И извините, что я отнял у вас время.

– Ничего, – великодушно ответила она, – обычно редко попадаютсяумные люди. Чаще – дураки. Это всегда немного обидно. Хочешь встретитьмыслителя, а встречаешь дворника. А наоборот почти никогда не бывает. Этораньше в дворниках ходили наши интеллектуалы-диссиденты, подпольные поэты,художники, композиторы. А сейчас – таджики и узбеки. Вы знаете, раньше в Москвеи в Санкт-Петербурге дворниками были исключительно татары. И так продолжалосьдо середины пятидесятых. Потом в дворники пошли наши диссиденты, потом обычнаярвань, бомжи, неустроенные типы. А сейчас – таджики и узбеки. Все возвращаетсяна круги своя. Как вы считаете?

– Учитывая тяжелое положение в этих странах, – честноответил Дронго, – они пытаются заработать на жизнь.

– Я не осуждаю, я обращаю внимание на тенденцию.

– Тогда конечно. До свидания.

– Удачи вам, – пожелала ему на прощание Тамара Рудольфовна.

Дронго снова вышел в коридор. У дома уже не было ни мужчин,ни машин – очевидно, они, забрав тело, уехали. Он подумал, что ему осталосьпобеседовать только с Желтович, которую перевели в соседнюю палату. Понятно,что Кравчук его просто к себе не пустит и откажется разговаривать. К тому жетам будет Витицкая, с которой он так грубо обошелся. Он подошел к двери крайнейпалаты и постучал.

– Войдите, – услышал он тихий голос Казимиры Станиславовны.

Эта палата была меньше остальных – очевидно, изначально онабыла рассчитана на одного человека. В углу – телевизор. На столе лежалинесколько журналов. Стоял мужской портрет в рамке. Желтович лежала на кровати,укрывшись до подбородка. Увидев его, она приподнялась.

– Добрый день, – кивнул Дронго, – а вы разве не пошли наобед?

– Нет, – немного испуганно сказала она, – я вообще стараюсьне ходить в столовую. Там сильно дует, к тому же мне трудно сидеть на стуле.Поэтому я обедаю немного позже, мне приносят еду сюда. Или хожу туда, когда тамникого не бывает.

Она была небольшого роста, похожая на испуганного воробышка.Редкие седые волосы, круглое лицо.

– Можно я с вами поговорю? – спросил он.

– Можно, – кивнула она, – только я ничего не знаю.

– Я еще ничего не спросил, – улыбнулся он, усаживаясь настул рядом с ней.

– Мне нужно встать, – жалобно произнесла она, – но у меняболит спина.

– Не нужно, – попросил Дронго, – это совсем необязательно.Лучше лежите и не вставайте.

Она кивнула, снова вытягиваясь на кровати.

– Я хотел вас спросить насчет Боровковой, – сказал Дронго.

– Ничего не знаю, – снова быстро произнесла она.

– Мне говорили, что вы с ней были в хороших отношениях.

– Я со всеми в хороших отношениях, – прошептала старушка.

– Значит, у вас прекрасный характер. Чей это портрет в рамкеу вас на столе?

– Это мой сын, – сказала Желтович.

Он поднялся и подошел к фотографии. Мужчина лет сорока вгенеральской форме. Рядом виднелась дата: восьмое июня, тысяча девятьсотвосемьдесят восьмой год.

– Он был генерал-майором авиации, – сообщила она, – погиб втридцать восемь лет. На испытаниях.

– У него были дети?

– Да, две мои внучки. Младшая сейчас замужем завице-губернатором, – не без гордости сообщила Казимира Станиславовна, – адругая внучка сейчас в Нью-Йорке. Ее муж – известный американский модельер.

– Значит, вы можете гордиться своими внучками, – сказал он,возвращаясь на свое место.

Она осторожно вздохнула.

– Кроме них, у вас никого нет? – поинтересовался Дронго.

– Прямых родственников нет, – призналась она, – но у насбыла большая семья. У моего деда – он был известным архитектором – было шестеросыновей. Можете себе представить? Но в Санкт-Петербурге, или в Ленинграде,осталось только двое – мой отец и его младший брат. Остальные погибли. Один вПервую мировую войну, другой в Гражданскую на стороне большевиков, третий тожев Гражданскую, но сражаясь за белых. А четвертый, самый старший, преподавал вГермании, и его судьба до сих пор неизвестна. Вот такая у нас была семья. Отецстал профессором архитектуры, а его брат пошел служить в ЧК. И самоепоразительное, что моего отца не тронули, а дядю расстреляли. Вот так иногдабывает в жизни. Потом дядю реабилитировали в пятьдесят шестом. У него быладочь, которая вернулась из Казахстана в пятьдесят восьмом. Наша семья ей оченьпомогала.

– Где сейчас эта дочь?

– Умерла. Ей было уже много лет. А ее дочь вышла замуж заполулатыша-полулитовца и переехала в Ригу.

– У них никого не осталось?

– Только внук Арвид, мой внучатый племянник. Он иногдаприезжает навестить меня. Такой хороший мальчик, но отчаянно нуждается.Работает инженером в конструкторском бюро и получает гроши. Ну, вы сами знаете,сколько сейчас получают инженеры. Поэтому я иногда помогаю ему.