– Да. Наш завхоз специально смазывает их, чтобы они нескрипели. Чтобы не тревожить наших пациентов.

– Но она все же проснулась. Когда вы во второй раз заходилик ней, сколько было времени?

– Я не смотрела. Но было уже раннее утро. Может, четыре илиполовина пятого.

– И вы увидели, как она повернулась на другой бок?

– Ну да. Недовольно посмотрела на меня и повернулась надругой бок. Даже захрапела. Она иногда храпела во сне.

– А потом когда вы заходили? И кто нашел ее утром?

– Сначала мы услышали, как завыли собаки. Все сразууслышали, кто не спал. Клавдия Антоновна тоже услышала. Она ночью у Радомирабыла, сделала ему два укола. А потом к Идрисовой пошла. Той было совсем плохо,ей нужно было менять капельницу и все время следить за ней. Ну, в этот моментсобаки и завыли. И мы сразу побежали в палаты. Вернее, она была у Идрисовой, аАлексей Георгиевич других пациентов смотрел. Никто ведь не думал про Боровкову,она как раз была в самом спокойном состоянии. Но по нашим правилам сначала мыдолжны проверить реанимационные палаты, где лежат самые тяжелые больные. Яспокойно вошла в палату Боровковой, знала, что она спит. Только мне непонравилось, что она лежит на спине. Я подошла ближе. И лицо ее мне тоже непонравилось. Я стала ее звать, потом дотронулась до нее и поняла, что она неответит. Я даже пульс ее пощупать успела. Но никакого пульса уже не было. Воттогда я и выбежала за нашим доктором. Он пришел сразу, тоже пульс пощупал, телоосмотрел и покачал головой. Потом мы ее накрыли одеялом и решили не трогать доутра, чтобы потом отвезти в наш «холодильник».

– Ничего необычного в ее лице вы не заметили?

– Ничего. Умерла так, словно задыхалась от астмы. Но мызнали, от чего она могла умереть, поэтому я не очень приглядывалась. А потомАлексей Георгиевич наказал мне снова обойти все палаты на первом этаже, а сампошел к Идрисовой, чтобы помочь Клавдии Антоновне.

– Что вы сделали дальше?

– Стала все палаты осматривать, чтобы, не дай бог, ни с кемеще какого-нибудь несчастья не произошло.

– Значит, вы в это время обходили палаты на первом этаже, –удовлетворенно кивнул Дронго. – И кто из пациентов спал?

– Угрюмов не спал. Он даже не лежал, а сидел. Когда я вошла,он так недовольно посмотрел на меня и вдруг сказал: «Опять собачки завыли почью-то душу». Я просто испугалась и выбежала из палаты.

– В другие палаты вы тоже заходили?

– Конечно. Во второй палате Радомир лежал без движения. Язнала, что ему уколы сделали, но все равно осмотрела его.

– А Мишенин?

– Он лежал спиной ко мне. Я не стала его будить. Потомосмотрела другие палаты. Шаблинская и Ярушкина телевизор смотрели итолько-только легли спать. Обе проснулись от воя собак. Обе были недовольнытем, что я их потревожила. Шаблинская даже замечание мне сделала за то, что явошла, не постучавшись. Но она всегда недовольна, даже если врачи входят безстука.

– Ее можно понять.

– А потом я в другие палаты заглянула. КазимираСтаниславовна лежала под одеялом и молчала. Я даже за нее испугалась. Подошла кней, позвала, но она молчала. Я руку протянула, чтобы ее потрогать, и тогда онаглаза открыла. Молча так глаза открыла и на меня посмотрела. Я испугалась исказала ей, что нужно отзываться, когда ее зовут. Она ничего не ответила,только так грустно улыбнулась. Я убедилась, что с ней все в порядке, и вышла,чтобы посмотреть другую палату. Там Витицкая и Кравчук вместе лежат. Когда явошла, Антонина сразу одеялом накрылась. Она всегда так делает, если кто-товходит в палату. Боится, что посторонний видит ее лицо. Но когда я назвала еепо имени, она одеяло немного опустила. Меня она уже не стесняется, не боится.Первое время я сама ее боялась. А сейчас нет, уже не боюсь. Я тихо вышла от нихи пошла посмотреть последнюю палату, где была Тамара Рудольфовна. Она тоже неспала. Сидела в халате на стуле и что-то писала. Увидела, как я вошла, инедовольно посмотрела на меня. «Кто у нас опять неожиданно ушел на другойсвет?» – так прямо и спросила. А я сказала, что не знаю, и поэтому на всякийслучай обхожу все палаты. Она опустила голову и снова начала писать. А потомснова на меня взглянула и спросила: «Скажи наконец, кто? Чтобы я знала».

«Генриетта Андреевна», – сообщила я ей. Все равно ведь утромвсе узнют, что случилось. Она как-то странно посмотрела на меня, потом сноваопустила голову и начала писать. Честное слово, ничего не сказала. Какие-тослова ведь говорят обычно в таких случаях, но она молчала. И я вышла из палаты.

– Что было потом?

– Ничего. Я к себе пошла, умылась. Немного посидела,отдохнула. Потом снова на обход пошла. Уже утро было, птицы петь начали.

– И больше ничего не произошло?

– Нет, – ответила она. И все-таки в ее голосе проскользнуланекоторая неуверенность. Или недосказанность?

– Зинаида, давайте еще раз, – предложил Дронго, – все, что яу вас спрашиваю, – исключительно важно. Вы должны понимать, что мне простонеобходимо все уточнить.

– Я вам все сказала.

– Вы давно знакомы с Клавдией Антоновной? – неожиданноспросил Дронго.

– Уже много лет. Она и моя тетка – соседи. Я ее с детствазнаю.

– Очень хорошо. Именно она вас сюда и устроила. Правильно?

– Да, правильно.

– И у вас, наверно, очень хорошие отношения?

– Да, – растерянно кивнула она.

– В таком случае, как вы объясните мне такой непонятныйфакт, что ваша старая знакомая сразу увидела, что Боровкова умерла не своейсмертью, и вам об этом не сообщила?

– Что? – впервые подняла голову Зинаида. У нее былиизумленные глаза. И немного испуганные. Вот этот испуг он сразу и зафиксировал.

– Я говорю, что Генриетту Андреевну убили, и ваша опытнаясанитарка сразу это поняла. В отличие от вас и молодого врача, который необратил внимания на очевидные симптомы.

– Как это убили, – не поверила она, – ее же АлексейГеоргиевич смотрел. Она больная была, у нее грудь отрезали. И все говорили, чтожить ей осталось совсем немного.

– Все правильно. Но тем не менее ее убили. И КлавдияАнтоновна скрыла от вас этот факт. Можете объяснить, почему?

– Не знаю. Наверно, просто не хотела говорить. Я не знаю.

– Теперь дальше. Многие из ваших пациентов вспоминают, чтопокойная Боровкова однажды при всех оскорбила Угрюмова. Клавдия Антоновна тожевспоминала об этом. Только все знают, что Генриетта Андреевна извинялась передУгрюмовым за свой срыв, а ваша пожилая санитарка об этом мне не сказала нислова. Более того, мне удалось выяснить, что именно ей об этом рассказалаЯрушкина, которая слышала разговор между Боровковой и Угрюмовым.