– Но с Тамарой Рудольфовной они ругались? Об этом всеговорят.

– Конечно, ругались. Две властные женщины в одной палате…Напрасно Светлана Тимофеевна устроила такой эксперимент. Но все же они уважалидруг друга, ценили. Честное слово. Ругались, а потом вместе вспоминали своихстарых знакомых и друзей. Очень тепло всегда говорили о моем бывшем супруге.Вы, наверно, про него слышали?

– Да, – кивнул он, хотя никогда раньше не слышал о такомминистре. Но ему не хотелось ее огорчать.

– Хочу вам сказать, что у нас очень дружный коллектив, –сообщила Ярушкина, – не ищите здесь какого-либо заговора. Мы все знаем, чтозаместитель главного врача не ладит со своим шефом, но это их личные проблемы.А наши проблемы – достойно прожить до конца и так же достойно уйти.

– Я могу уточнить, чем вы занимались в ту ночь. Спали или…

– Не спали. Мы вместе с моей соседкой смотрели изумительнуюпередачу про наш балет. Какие имена, какие звезды! И вы не поверите, но тамупоминали и Марину Шаблинскую. Честное слово, на глазах у моей соседки былислезы гордости. И я тоже заплакала. Это так приятно, когда тебя помнят спустястолько лет!

– Да, – согласился он, – это помогает жить.

– Нам даже сделали замечание, чтобы мы выключили телевизор исоблюдали режим. Но мы все равно досмотрели ее до конца.

– Вы мне очень помогли, – сказал Дронго. – Еще один,последний, вопрос. А Клавдия Антоновна знала, что Боровкова просила прощения уУгрюмова? Или об этом знали только пациенты хосписа?

– Конечно, знала. Я ей сама обо всем рассказала, – удивиласьЯрушкина, – и вообще у нас секретов не бывает. Все и всё про каждого знают.Такая у нас общая жизнь. Людей немного, и все на виду.

– Понятно. Идите на обед, иначе вы опоздаете, – взглянул начасы Дронго. – И простите меня еще раз за то, что я вас задержал.

Она поднялась и вышла. Тут же вошел Вейдеманис.

– Странное дело, – сказал Дронго, – вчера Клавдия Антоновнав твоем присутствии рассказала нам о том, как Боровкова оскорбила Угрюмова.Оказывается, об этом знали все. И многие присутствовали в столовой, когдаГенриетта Андреевна кричала на Угрюмова. Но все знали, что она потомизвинилась. Понимаешь, какой парадокс? Рассказав нам о скандале, она ничего несказала об извинениях Боровковой. А ведь ей лично говорила об этом Ярушкина.Вот такой непонятный факт. Получается, что она хотела нас уверить, будто пациентыне очень любили умершую. При этом она точно знает, что Боровкова умерла несвоей смертью. Слишком много неприятных совпадений.

– Она сегодня ушла после дежурства домой, – напомнил Эдгар.

– Знаю. И я вспомнил ее крепкие руки. Она могла спокойновойти в реанимационную палату и накрыть подушкой несчастную старуху. А потомпройти в другую палату к Идрисовой. Та уже не смогла бы подтвердить илиопровергнуть ее алиби. Вот только вопрос – зачем ей это было нужно?

– Что думаешь делать?

– Продолжу знакомство с пациентами хосписа. Может, что-товсплывет. А вечером поедем в Николаевск к этой опытной санитарке. Постараемсяузнать, почему она страдает такой странной забывчивостью. И еще нужно найтиЗинаиду Вутко. Вчера она поменялась, значит, сегодня должна быть на работе.Нужно прежде всего поговорить с ней, а уже потом с остальными.

– Получается, что умершая была не таким уж и монстром, какхотели ее представить некоторые, – понял Эдгар.

– Вот именно. Поэтому у меня возникает много вопросов, накоторые я пока не нахожу ответа. Если тебе нетрудно, поднимись наверх и найдиЗинаиду Вутко. Пусть она спустится вниз, в кабинет завхоза.

Он остался один. Такое ощущение, что в этом заведениипредельная концентрация человеческих страданий, которую невольно чувствуешь.Вейдеманис выразился точно. Может, правы те, кто обходит это место стороной,утверждая, что несчастье так же заразно, как и счастье? Он закрыл глаза. Домодиноких сердец. Каждый пытается здесь выжить в одиночку, проявляя немыслимоедостоинство и мужество перед путешествием во тьму, которого так боятся всеживые существа.

В дверь постучали. Он открыл глаза.

– Войдите! – крикнул Дронго.

В кабинет вошла молодая женщина, которую он вчера видел.Зинаида Вутко. Она была в белом халате, на ногах – мягкие тапочки. Вошедшаянемного испуганно смотрела на гостя.

– Здравствуйте, – встал Дронго, – садитесь, пожалуйста. Яхотел с вами переговорить.

– Добрый день. – Женщина села на краешек стула. Былозаметно, что она напугана.

– Успокойтесь, – предложил Дронго. – Как ваш ребенок? Как онсебя чувствует?

– Спасибо, уже лучше.

– Выздоровел?

– Пока нет, но ему уже лучше. Он, наверно, простудился,когда играл с мальчишками в футбол. А потом пришел домой и выпил холодной воды.

– Так бывает, – улыбнулся Дронго, – не нужно держать вхолодильнике воду. Пусть стоит на столике – ничего страшного, если он выпьеттакую воду.

– Да, – согласилась она, – наверно, так лучше.

У нее были темные волосы и светлые глаза.

– Вы дежурили в ту ночь, когда умерла Боровкова? – решилсразу перейти к основной теме Дронго.

– Да, – подтвердила она.

– Ничего странного тогда не произошло? Может, кто-топриходил?

– Нет. Никто. У нас ночью никто не ходит. Асхат запер воротаза Федором Николаевичем, который уехал вместе с Дмитрием. Потом мы закрылидверь в наше основное здание. На кухне есть другая дверь, ее мы тоже закрыли.Алексей Георгиевич поднялся наверх, в комнату врачей, а мы с КлавдиейАнтоновной обходили наши палаты по очереди.

– К Боровковой заходили?

– Конечно. Я заходила два раза. Она спокойно спала.

– Может, уже не спала?

– Нет, спала, – возразила Зинаида, – она даже повернулась набок, когда я входила второй раз.

– Она чутко спала?

– Да. Сразу слышала, когда кто-то входил. У нас все пациентытак спят, если им не дают снотворное или не делают укол.

– И она услышала, как вы вошли в своих тапочках?

Он взглянул на ее мягкие тапочки. Санитарка покраснела,виновато опустила глаза.

– Нам Федор Николаевич разрешает ходить в таких тапочках,чтобы не тревожить больных, – пояснила Зинаида.

– Я тоже ничего не имею против, – быстро сказал Дронго, – ноона все равно услышала, как вы вошли. У вас в хосписе не скрипят двери – яобратил внимание, что они все открываются мягко.