Как же тогда военные продавали ром? В ответе на этот вопрос — ключ к пониманию экономического устройства колонии. Она развивалась как бартерное хозяйство, где труд обменивали на еду, землю или любую другую ценность — что найдется. Основную массу населения составляли заключенные, чей труд был принудительным, поэтому, чтобы заставить их выполнить что-то сверх положенного, требовалось посулить какое-нибудь приятное вознаграждение. А поскольку, кроме рома, ничего приятного в этой треклятой антиподской дыре не водилось, принцип намечался такой — у кого ром, у того и власть над колонией. Тут-то и проявился гений лейтенант-губернатора Гроуза.

Большинство историков называют ром валютой Нового Южного Уэльса, однако на самом деле он был больше чем валютой. Он был инструментом социального контроля. Ром являл собой парадокс: контроль над его потреблением означал тиранию, но потребление вело к анархии. Последующие двадцать лет ромом заведовал Ромовый корпус — и за счет этого обогащался, но что еще важнее, обретал всемогущество. На губернаторском посту один за другим сменялись ставленники Лондона с предписанием прекратить торговлю спиртным, и раз за разом они терпели поражение, потому что торговля ромом оставалась единственным рычагом власти.

В 1795 году из Лондона прибыл следующий губернатор — Джон Хантер. С собой он вез бумагу, в которой приказывалось положить конец торговле ромом. Военные вежливо объяснили, что́ он может сделать с этой бумагой. Предупредительный молодой лейтенант по имени Джон Макартур растолковал, что без рома заставить заключенных работать не получится никак, и Хантер понял безвыходность своего положения. Он сознавал, насколько опрометчивым было решение выдавать ром населению, целиком состоящему из преступников, но препятствовать не стал. Через год своего пребывания на посту он с прискорбием описывал, к чему это привело:

…к почти полному исчезновению любых проблесков духовности; распространению азартных игр; частым ограблениям; и, с тревогой должен добавить, к ряду недавних ужасных убийств, — иными словами, к полнейшему падению дисциплины и наплевательству на заботу властей.

Однако имелись и положительные моменты. В частности, ром был угоден Богу — учитывая, что первую церковь в Австралии возвели заключенные. За работу их вознаградили 50 фунтами мяса, 3 фунтами табака, 5 фунтами чая и 20 галлонами рома. Наверное, им грело душу, что они трудятся во имя Господа, — хотя, возможно, на них просто действовало горячительное.

И все же минусов у рома хватало. Подробных описаний попоек у нас не очень много, но, судя по всему, без азартных игр не обходилось никогда. По крайней мере, по свидетельству единственного в колонии (и недовольного своим положением) священника, который о пьяных играх отзывался так:

Заключенными в такой степени овладевал азарт, что некоторые, проиграв все припасы, деньги[51] и сменную одежду, ставили на кон и проигрывали последнюю рубаху со скорбного своего плеча и стояли перед подельниками в чем мать родила, смущаясь своей наготы ничуть не более, чем неразумные туземцы.

Важно отметить, что поселенцы не все время ходили пьяные. Алкоголь поступал в ограниченных количествах, поскольку только так Ромовый корпус мог сохранить богатство и власть. Командир корпуса — в редком порыве откровенности — писал, что «чрезмерные ограничения, наложенные на ввоз крепких спиртных напитков, делали их для колонистов неизмеримо более вожделенными и умножали все то зло, которое призваны были сократить».

Таким образом, груз судна «Хоуп» был одновременно возбудителем хаоса в обществе и инструментом контроля над ним. Заключенные «не останавливались ни перед чем [говорит священник], чтобы его добыть, и в качестве платы за работу предпочитали спиртное любому другому предлагавшемуся им провианту или вещам».

Ромовый бунт

В колонии требовалось навести порядок. Колонию необходимо было «просушить» и приструнить зарвавшийся Ромовый корпус. Колония нуждалась в твердой руке, в начальстве, при котором никто даже пикнуть не посмеет, не то что бунтовать. Поэтому несколько странно, что в 1806 году британское правительство назначило губернатором капитана Уильяма Блая. Да-да, того самого, против которого поднимали мятеж на «Баунти». Видимо, правительство рассудило, что за семнадцать лет та история надежно поросла быльем и больше против Блая никто никогда восставать не подумает.

Поладить с Блаем было нелегко. Его представление о мире сводилось к тому, что все кругом неправы, прав только он один. Корпус Нового Южного Уэльса, по его представлению, составляли в лучшем случае «несусветные срамники, охламоны и головорезы»[52].

Блаю эта «оголтелая солдатня» не нравилась совсем. И еще меньше нравилось, как они глазеют на его дочь Мэри, поэтому идти на компромиссы он не собирался. Противостоял ему капитан Джон Макартур — бесчестный махинатор, солдафон и бутлегер, наживший себе самое большое состояние в колонии. Блай был сволочью неприкрытой и откровенной. Макартур был сволочью подлой и лживой.

Блай конфисковал у Макартура перегонный аппарат. Макартур пришел в ярость и потребовал, чтобы Блай вернул его (абсолютно незаконную) собственность. Блай не только отказался, но и удвоил ставку — отправил Макартура под суд. Под суд Макартур отправился в беспечном настроении — он знал, что присяжных придется набирать из солдат и свободных поселенцев, а они все прикормлены и уже успели возненавидеть нового губернатора. В день слушаний Макартура встретили ободряющие возгласы присяжных — и солдат, демонстративно собравшихся у здания суда. И без того свирепый Блай свирепел все больше. Он послал за командиром полка, майором Джорджем Джонстоном, и потребовал, чтобы тот призвал своих молодчиков к порядку. Джонстон ответил запиской с извинениями: прошлым вечером он, напившись, разбил повозку, поэтому сделать, увы, ничего не может — неважно себя чувствует.

Блай в ярости вернулся в губернаторский особняк и принялся ломать голову над следующим ходом. Макартур, в отличие от него, свой следующий ход знал заранее. Важная роль в плане отводилась рому.

Когда ближе к вечеру солдаты выпустили Макартура из тюрьмы, у него уже было заготовлено воззвание к Джорджу Джонстону — арестовать Уильяма Блая и принять руководство колонией. Сто сорок подписей набралось почти сразу. Вечером в казарму набилось триста солдат. Они выпили и пошли на губернаторский особняк — с музыкой и песнями. Веселый получился поход. Сопротивления мятежники почти не встретили. Собственно, единственным человеком, вставшим на их пути, была губернаторская дочь Мэри, которая попыталась остановить триста солдат кружевным зонтиком от солнца. Блая отыскали под кроватью.