Деньги он потом спустил на шлюх и устрицы.

Аналогичные автоматы «кис-мяу», как их прозвали, распространились по всему Лондону. У вывесок в форме кошки собирались толпы. Закон о запрете джина выглядел совершеннейшей профанацией, власти выглядели беспомощно, а Лондон, надо полагать, выглядел все более экстравагантно.

И правительство принялось издавать новые запрещающие законы. Утомлять вас их перечислением я не буду, но главное, до чего додумались власти в 1740-х, — не пытаться запретить джин напрямую и не облагать его неподъемным налогом сразу, а ввести сначала небольшой сбор и понемногу его повышать. Мысль хорошая, но потребление джина и без того постепенно шло на убыль. Романтический флер выветрился. Мода отмирала. А потом, в 1750-х, случилось нечто незаурядное — череда неурожаев. Та самая бескормица, против которой пытался принимать меры Вильгельм Оранский, наконец настала — на шестьдесят лет позже прогнозируемого, однако зерна все равно хватило для выпечки хлеба. Это было чудо, а значит, для тех, кто к тому моменту не окочурился — или внезапно не самовозгорелся, — джин свою задачу выполнил.

Джиновое безумие осталось позади. Но джин коренным образом изменил британское общество. Он вселил в правящий класс страх перед городской беднотой. Власти беспокоило не столько пьянство как таковое, сколько анархия, наплевательство на закон, оголтелые толпы. Джин наводнил улицы Лондона деклассированным элементом, и был только один разумный способ справиться с ним — спровадить на другой край света. Так появились Америка и Австралия.

Изначально Австралии отводилась роль «сухой» колонии. Из всех великих исторических провалов — таких как российский поход Наполеона, политика «большого скачка» Мао Цзэдуна, тысячелетний рейх Гитлера — это мой самый любимый.

Лорд Сидней, задумывая Австралию, рисовал картину утопичную и исполненную высоких идеалов. Заключенных отправят на другой край света не мучиться, а перевоспитываться под воздействием плодотворного труда на свежем воздухе, первозданной природы и прочих неопределенных душеспасительных факторов. Там не будет ни алкоголя, ни денег — то есть не будет почвы для преступности.

Далеко идущие замыслы застопорились на первом же шаге. Точнее говоря, ушли не дальше Плимута. Экипаж и пассажиры кораблей Первого флота, отплывшего в Австралию в 1787 году, делились на три категории. Это были заключенные, конвоирующие их солдаты морской пехоты и набранные по отдельному контракту моряки, которым предстояло доставить заключенных и конвой в Австралию и затем вернуться обратно. Морякам разрешили взять с собой выпивку. Морским пехотинцам запретили. Морпехам это не понравилось. Они «пришли в негодование» и направили командованию циркуляр, в котором изложили свои чувства. Спиртное, доказывали они, «насущно необходимо для сохранения наших жизней, которые непривычный климат и истощение сил могут поставить под угрозу».

Лорду Сиднею доложили о «недовольстве в гарнизоне», и он пошел на уступки, но лишь частичные. Морским пехотинцам (и никому более) позволялось употреблять спиртное в первые три года существования колонии, а потом в Австралии должна была наступить полная сушь.

Гипотетическая Австралия получалась прекрасной страной. Вот одна из ранних черновых инструкций для первого губернатора (что-то вроде манифеста для всего народа), предписывающая издавать законы против богохульства, кощунства, прелюбодеяния, блуда, многоженства, кровосмесительства, пренебрежения днем Господним. Сквернословие и пьянство должны строго караться…

Думаю, что частично это сработало — я по крайней мере никогда не слышал об австралийских многоженцах.

Как бы то ни было, Первый флот добрался до Австралии и начал разгрузку. Процесс отнюдь не такой простой, как может показаться. Первыми сошли морские пехотинцы. Через несколько дней на берег высадили заключенных-мужчин. Еще несколько дней спустя — женщин. Вот как рассказывает о начавшемся веселье корабельный врач: «Мужчины добрались до женской половины вскоре после высадки, и у меня не хватает слов, чтобы во всей полноте описать последовавшие той ночью беспутство и дебош». Господь высказал свое мнение на этот счет посредством молнии, которая поразила семь овец и одну свинью, привезенных колонистами.

Однако главная проблема заключалась в том, когда сгружать выпивку. Артур Филлип, первый губернатор, видя, что произошло с женщинами, хотел бы уберечь от подобной участи все по-настоящему, на его взгляд, ценное. Поэтому спиртное оставили на «Фишберне», продовольственном транспорте Первого флота, отложив выгрузку до постройки надежного склада[49]. Предосторожность оказалась не напрасной: за время губернаторства Филлипа большинство преступлений в колонии совершалось либо с целью добыть горячительное, либо под воздействием добытого.

Когда именно начались попытки изготовить брагу самим, вопрос открытый, но по примерным прикидкам — в первый же день. К 1793 году имелись официально зафиксированные прецеденты. Австралийская природа отличалась (и отличается) суровостью, создатель явно творил (и творит) ее флору и фауну в настроении мстительном и злобном. Но чтобы представить весь ужас условий тогдашнего Нового Южного Уэльса, вспомним, что в те времена еще не существовало ни холодильников, ни кондиционеров. Австралия без холодного пива. В первые годы ассортимент выпивки ограничивался ромом.

Все приличное по-прежнему приходилось привозить. В 1792 году в бухту Сидни-Ков вошло судно «Ройял Адмирал», груженное ромом и пивом. Филлип разрешил продать пиво, но не ром. Поэтому пиво капитан продал легально, а ром — из-под полы. Вот как описывает начавшуюся потеху корабельный священник:

Результатом стало массовое опьянение. Несколько поселенцев, сбросив положенные им по приговору оковы, повели себя совершенно неподобающе — били жен, резали скот, топтали посевы и крушили чужие вещи.

В 1792 году Филлип сдался и уехал домой. Его сменил Фрэнсис Гроуз[50], который нашел чуть более действенное решение проблемы. Если притоку алкоголя в колонию нельзя было воспрепятствовать, оставалось взять его под контроль на месте. Запрет на спиртное никто не отменял, и британские власти по-прежнему лелеяли радужные мечты о Новом Южном Уэльсе как о кузнице нравственно перекованных трезвых кадров. Поэтому, когда в 1793 году в бухту вошло еще одно судно с ромом, Гроуз объявил, что абсолютно, категорически не хочет этот ром покупать, но все же «вынужден» его приобрести, чтобы уберечь от заключенных. Купленное Гроуз распределил между товарищами по оружию, которые перепродали его заключенным с накруткой примерно в 1200 %.

Лейтенант-губернатор Гроуз был военным и состоял в особом подразделении, созданном для охраны новой колонии, — корпусе Нового Южного Уэльса, он же 102-й пехотный полк, он же «рейнджеры залива Ботани», он же Ромовый корпус, он же Корпус ромовых бочонков, Ромовый полк и Окаянные. В Ромовый корпус отправляли отбросы британской армии. В буквальном смысле: вышвырнутые из прежнего полка, они соглашались на перевод в Австралию как замену трибуналу, тюрьме или виселице (кто-то, впрочем, предпочел виселицу). В Австралию ехали не на курорт. Там не велись победоносные войны, не высились золотые горы и не дожидались прелестные генеральские дочки. И пить там было почти нечего. Это вам не Индия, не Южная Африка и прочие лакомые места. Это непаханая, неприветливая, не знающая холодильников земля, где все женщины — преступницы и шлюхи в самом что ни на есть прямом смысле. И денег не заработаешь, потому что денег тут, тоже в самом прямом смысле, не водится. В этой части план лорда Сиднея пока исполнялся неукоснительно.