Справедливости ради, Лондон действительно не знал себе равных. Кроме Лондона в Англии было всего два города с населением свыше 20 000 человек. В Лондоне жило 600 000. Ничего подобного никто прежде не видывал. Жизнь там строилась совершенно иначе. Можно было сохранять анонимность. Разве не изумительно: идешь по улице — а среди прохожих ни одного знакомого. Настолько изумительно, что об этом писали целые газетные статьи.

Можно было одеться побогаче. И если вы одеты как джентльмен, в вас не заподозрят никого иного, что тоже изумляло. А еще подрывало и расшатывало все устои общественного порядка. Вот этот человек, на вид истинный джентльмен, может оказаться плебеем, зато вон тот, в лохмотьях, может быть вчерашним джентльменом — как раз на это время пришелся большой обвал рынка ценных бумаг, крах «Компании Южных морей». Кроме того, Лондон наводняли герои бесчисленных сражений, готовые поколотить любого, кто обратится к ним не по званию. Можно было строить из себя кого и что угодно, ни одна живая душа не знала, кто вы на самом деле, вам все сошло бы с рук. В любом деле был шанс продвинуться невероятно далеко — и в обнищании тоже. Рассчитывать на приходскую систему социального страхования мог лишь тот, кто сидел в родном приходе. В Лондоне бедняк оставался один-одинешенек.

Ну то есть не совсем. Вокруг полно было других бедняков. Они жили в трущобах и скоплениях лачуг в Ист-Энде и окрестностях Вестминстера. Там обитали отчаявшиеся и опустившиеся. Они жаждали забыться. Им нужен был свободно продаваемый напиток, который пьянил бы мертвецки и влет, а стоил бы гроши, поскольку не облагался никакими пошлинами. Им нужно было пить до отключки на своем бедняцком тюфяке. Им хотелось утолить печаль, припадая к утешительной мадам Женеве — или, как сулили надписи над входом в притон: «За пенни — набраться, за два пенса — надраться, чистая солома — бесплатно».

Питье джина

В каждой главе я стараюсь как можно скорее переходить к конкретике. Так что вся приведенная выше социально-экономическая подоплека — это хорошо, но где в конечном счете добывал джин пресловутый лондонский бедняк? И когда? И у кого? Как выясняется, где угодно, в любое время и у кого угодно.

Чтобы открыть джинную лавку, не требовалось практически ничего. Ну, кроме джина. Для этого нужно было обратиться к кому-нибудь из крупных перегонщиков (на солодовую винокурню) и купить галлон-другой спирта-сырца. Его несли домой и перегоняли по второму разу. Это важно, поскольку в результате джин становился гораздо крепче современного. Единого мнения у исследователей нет, но примерная крепость составляла около 80 градусов, то есть вдвое выше нынешней. При повторной перегонке можно было подмешать что-нибудь в спирт для вкуса. Главным образом можжевельник (но, как мы еще увидим, случалось обходиться и без него), а к нему — на что фантазии хватит. Чтобы позабористее. Популярностью пользовался скипидар, а еще серная кислота. Не самые полезные для здоровья добавки. Но это неважно. Теперь вы торгуете джином.

Джинная лавка обычно представляла собой небольшую каморку в бедняцком доме. И ничего более. По свидетельству журнала London Magazine, в бедных кварталах «его продают почти в каждом доме, где только найдется свободный закуток, — часто в подвалах, иногда на чердаке». Это не преувеличение. По некоторым подсчетам, в Сент-Джайлсе (чуть южнее того места, где сейчас располагается Британский музей) джином торговали в каждом пятом помещении. Туда битком набивалась немытая беднота и глушила спиртное, а потом окрестности глохли от ее пьяного храпа.

Если же вам неохота лезть на чердак или в подвал, джином можно разжиться и на улице. Где угодно. У кого угодно.

Нынешняя чернь жить не может без милого ее сердцу лекарства, настоянного на безделье, — женевы, безотказного противоядия от бережливости и умеренности, которое при многократном приеме притупляет боль трезвого рассуждения и как рукой снимает мучительные мысли о нехватке самого насущного. Торгуют им в толпе по таким случаям самые гнусные представители обоих полов, но чаще всего это люди опустившиеся, бездарно растратившие свои лучшие годы. Вот один старый неряха в полусгнившем парике — вжался в угол и каждому проходящему мимо предлагает тяпнуть. А вот другой, в обносках, затесался с корзиной позвякивающих бутылок туда, где толпа пореже, и дерет глотку, расхваливая товар. А вон там вдалеке виднеется макушка третьего — этот сунулся на самую стремнину и знай себе торгует, лавируя в беспорядочном потоке [речь идет о лодочнике на Темзе. — М. Ф.]. Еще чуть выше дряхлая старуха похрапывает над запасами утешительного пойла, которые в два счета распродаст забулдыгам ее хамка-дочь в солдатской шинели. Из членораздельных звуков с той стороны доносится только брань и сквернословие, пересыпанные проклятиями, — так общаются и меж собой, и с окружающими, ничуть не заботясь о том, чтобы сменить тон.

Как много выпивали за раз? Несколько пинт. Вы наверняка решите, что этого быть не может. Как я упоминал выше, крепость джина доходила до восьмидесяти градусов — если пить его пинтами, недолго и на тот свет отправиться. Отправлялись. Количество скоропостижных смертей в джинных лавках поражает и удручает. В 1741 году неким лондонцам в Ньюингтон-Грин, на окраине, перетекавшей в сельскую местность, повстречался батрак. Потехи ради они уговорили его «для забавы, как они это назвали, выпить три или четыре пинты джина, выплачивая ему по шиллингу за каждую пинту, но, едва осилив последнюю, он упал замертво». Этот пример радует своей особой символичностью. Отчасти потому, что вот он, пресловутый деревенский чурбан, который, не успев податься в Лондон, упился джином до смерти. И отчасти потому, что откуда он мог знать? Крестьяне привыкли хлебать пинтами эль, причем в любое время суток, в том числе за завтраком. Почему бы и эту новомодную штуку не пить так же?

Нам с вами ответ очевиден. Но у нас преимущество — культура потребления крепкого спиртного, которая сложилась за три сотни лет. Новый наркотик опасен не сам по себе, а потому, что еще не выработались культурные нормы его употребления. Не исключено, что когда-нибудь в далеком будущем мы окультурим и крэк-кокаин и любому будет известно с пеленок, что крэк курят только по четвергам за вечерним чаем, и только один крошечный кристаллик за раз. Только представьте: бабушка заботливо разжигает трубочку сама, чтобы не прерывать вашу увлекательную беседу с приходским священником, который как раз пускает по кругу тарелку с оладьями. Крэк всегда закусывают оладьями.

Но пока мы так не делаем. И джин триста лет назад пили не так, как мы сегодня. Хотя и не обязательно пинтами. Обычно хватало четвертинки — то есть четверти пинты, и ту при желании можно было разбавить. Тем не менее любого нашего современника тогдашние дозы свалили бы с ног.

Пьянство становилось неконтролируемым, и это сильно пугало тех, кому полагалось держать общество под контролем, — то есть правящий класс. У некоего Уильяма Берда был чудесный дом в Кенсингтоне. И служанка по имени Джейн Эндрюс. В один прекрасный мартовский день 1736 года Уильям уехал по делам, оставив дом на Джейн. Будучи девушкой ответственной, Джейн

заперла входную дверь и отправилась в Кенсингтон-таун, в свою излюбленную джинную лавку, где повстречала знакомого барабанщика из гвардии, трубочиста и путешественницу. Она пригласила их в хозяйский дом, и там они пили с десяти утра до четырех пополудни. Затем Джейн Эндрюс предложила всем улечься спать вместе, после чего они закрыли окна и двери, разделись, хотя было всего четыре часа дня, и все вчетвером легли в одну постель (как выразилась служанка, для перемены обстановки) и оставались там, пока под дверью не собралась толпа прослышавших про эти бесчинства и не потревожила сладкие парочки.