это нелюди: глаза красноватые, лица бледные, тела тощие, зубы не вмещаются во рту. Быстро ведьмы собрали упырей. Сначала они равнодушно топтались сторонкой, а когда собралось с десяток, то стали нагло шастать возле скамейки.

«Не переоценил ли себя?» — мелькнула неуверенность, но воля мигом утопила ее в глубинах подсознания.

Вурдалаки откровенно оценивали на глаз количество и качество угощения, цокали клыками, голодно сглатывали слюну. По-иному уже не могли на меня глядеть.

На закатное солнце набежала тучка, потемнело, и они, не сговариваясь, пошли на меня.

Счастье, что твари действовали нагло. Давно их аппетитные причмокивания вернули реальность восприятия, место самоуверенности заняла расчетливая осторожность, и я среагировал сразу — перепрыгнул через скамейку, за ней перелетел пару рядов стриженых кустов и спустя сотню метров выскочил из парка. Голодная толпа дышала в спину.

На улице перекрестился, прошептал пару молитв, но преследователи только усмехались и прибавляли шагу. Кровососы дышали смрадом в затылок. Еще чуть-чуть и дотянутся когтистые лапы.

Прохожие шарахались в стороны, кричали: «Хулиганье, куда смотрит милиция?» — но и пальцем не шевелили для спасения от озверевшей толпы. Наконец один зевака неуклюже уклонился от меня точно под ноги первому охотнику — свора посыпалась на асфальт.

Неожиданная фора в двадцать метров дала осмотреться, а интуиция толкнула в гостеприимно распахнутый храм. Служба кончилась, церковь опустела, ее скоро бы закрыли.

«Успел, — облегченно вздохнул. — В святое место не сунутся».

Оглянулся, и сердце упало — зубастая нечисть топталась у паперти нагло шла внутрь.

Рефлекторно отскочил вглубь зала, кровопийцы — за мной. Они рассыпались полукругом, загоняя в угол.

Надежда — мой ангел-спаситель, всегда выручала, всегда искала выход. Чутье не подвело. В самом уголке, куда теснили упыри, едва просматривалась в сумраке низенькая дверь.

Вампиры не успели сообразить, как их добыча шмыгнула в проем и закрылась на хлипкий крючок. За дверью оказалась винтовая лестница на звонницу. Выбора не было — полез на небеса. Дверь два-три раза раскатисто грохнула и распахнулась. Нетерпеливые, глупые твари застряли в узком проходе, заклинили его собой, упали. Один юркий вурдалак быстро проскочил по спинам неуклюжих компаньонов и в несколько прыжков настиг лакомую жертву. Он, не дотянувшись до шеи, впился в плечо. Кулак еще больше расплескал поросячий пятак, и он, визжа, покатился на отставших товарищей.

Вот и звонница: колокола и небо. А за мной они. Лучше разбиться, чем поить своей жизнью кошмарных чудищ. Чего только не было в этом прыжке: все силы, надежды, мечты, весь опыт.

Падение с трудом, но замедлилось, о чудо — прекратилось у самой земли, и начался полет, первый полет в жизни. Ветер упруго ласкал, а упыри визжали, скалили злобные рожи.

— Привет ведьмам, — крикнул из-под проснувшихся звезд. — Спасибо им за науку. Это они загнали ввысь.

А под колоколами появился поп с кадилом:

— Сгинь, сгинь адово племя, — долетел до меня густой бас.

Поп бесстрашно теснил нечисть к парапету, напуская на нее курящийся ладан:

— Место Вельзевуловым прихвостням в подземном пламени! Прочь, дети Сатаны!

Наверно много веры, силы духа было в этом старом человеке, коль посыпалось чертово племя с колокольни.

«Вот цельность человека, достойная подражания. А я? Словно кусочки раздробленной мозаики, яркие осколки, просто мусор, хлам».

Под также размышления летел в угасающем закате среди первых звезд. Новая мечта, новая цель зрела под бледной луной. Я летел в новую жизнь.

А ведьмы? А что, ведьмы? Шаг в небо сбросил детские штанишки боязни к ведьмам. И вы, люди, хватит протирать коленки в ползунках. Плюньте на колбасу, спешите ко мне, в небо…

1995 г.

В последнее время астрономы открывают все новые и новые экзо планеты, даже в солнечной системе мы ищем разум. Нам предрекают разнообразие форм жизни. Возможно, мои очки иронии помогут ее разглядеть там, где слепа логика.

Отшельник

Чуть ниже меня парил орел. Он едва шевелил крылом и словно приклеился к кусочку неба, убаюкивая безмятежностью, спокойствием. Птицу, казалось, совсем не волнует время, пропитание, заботы… Она купалась в нежности ветерка и солнца, перебиравших перья, упивалась счастьем полета. Я птицу чувствовал каждой клеточкой тела, эмоционально слился с ней, и бессмысленная радость полета плескалась во мне.

«Истинное дитя гор, Гималаев», — шевелились вялые мысли.

А как я попал в Гималаи? Трудно ответить. Гималаи — Крыша Мира, Шамбала. Это сказочная страна лам, монастырей, отшельников, вмороженных в хрустальный лед высочайших пиков… Да, именно эта волшебная необычность одурманила голову юноши много лет назад, вот и бросил Европу, а увидев горы, не смог оторвать сердце от вечно укрытых снегами вершин.

Юность давно улетела, сейчас меня не купишь экзотической приманкой, так что же держит здесь?

Сначала я копировал местных отшельников. Занимался необычной гимнастикой, как настоящий аскет сушил в стужу простыни телом, проводил зимы в ледяных пещерах, научился подолгу обходиться без еды, воды, тепла и, даже, воздуха.

Глупые забавы приметили ламы из соседнего монастыря. Они уважали, приглашали к себе, но и здесь не удалось прижиться, как и в Европе.

Вот и сейчас кто-то из монастыря взбирается с угощением.

Монах еще не залез на площадку на крутой скале, но увидел меня и, улыбаясь во всю ширь скуластого лица, крикнул:

— Я принес вам цампу, масло, чай, учитель!

«Почему они считают меня учителем? В который уже раз пришел ученик за мудростью, но что я могу дать?»

Наконец юный монах вскарабкался на площадку, бросил у ног вязанку сучьев и узелок с продуктами.

— Я заварю чай, — объявил он.

Скоро пламя заплясало в обнимку с дымом. Танец огня завораживал и, наконец, бесследно стер монаха, горы, небо… Остались весело скачущие алые языки и глупые мысли. А как еще назвать думы человека, если он научился управлять телом, но и только…

— Учитель, вот чай.

— Спасибо.

Монах светился радостью.

«Услышал редкое слово и думает, что разговорил меня. Надеется, что сейчас польется из меня мудрость. Наивный мальчик. Может быть я молчалив, ибо сказать нечего?»

— Вы и цампу бросайте в чай и масло.

Цампа — некое подобие то ли хлеба, то ли печенья у тибетцев и гималайцев. Давно не пробовал иной пищи, давно привык к ней, и она даже нравилась.

Юноше не сиделось на месте, он слонялся по моему дворику — площадке на крутом склоне горы. Особенно не разбегаешься на уступе в три на шесть метров, но мне хватает. Последние годы живу комфортно: дом — пещера с дверью из шкур, за дверью — дворик, сплю в пещере на матрасе, набитом ароматными