высохшее под горячим солнцем белье. Принес из кладовки и поставил в спальне гладильную доску, включил утюг. Пока тот нагревался, заправил постель и, открыв шкаф, просмотрел свой гардероб. Проигнорировав пару темных костюмов, остановил взгляд на сером, решил, что это подойдет для встречи с родителями погибших мальчишек. Нужно не черным вороном вваливаться в разрушенные семьи, а внести хоть какое-то утешение…

– То, что нужно для встречи с родителями, – пробормотал он и принялся за утюжку.

Суворин всегда был опрятным человеком. Не до занудства, конечно, но грязи не терпел. Ни в отношениях, ни в быту. И в любой ситуации уделял внимание быту, как бы это ни отягощало его. К тому же утюжка не была для него самым неприятным занятием. Напротив, была даже некоторым средством от депрессии. Вот и сейчас: утюг мелькал в его руках, то и дело сверкая в складках простыней и пододеяльников. Потом подошла очередь рубашек. И здесь Суворин проявил особое усердие и навык. Да! Сегодняшним утром ему определенно удалось почувствовать солнечный свет, ворвавшийся в его жилище.

Разобравшись с бельем, он отправился в ванную. Принял там две таблетки аспирина, чтобы окончательно прогнать головную боль, и встал под прохладный душ. Вымыл голову, растерся махровым полотенцем, тщательно уложил волосы, побрился, вычистил зубы и пошел на кухню завтракать. В холодильнике он обнаружил полупустую банку с зеленым горошком, в съедобности которого усомнился. С разочарованным видом закрыв его, он бросил взгляд на один из подвесных шкафов, где стояли банки с кофе. И тут он увидел на светло-бежевой деревянной поверхности несколько темных мазков, которые могли оставить чьи угодно пальцы, но только не его собственные.

«Значит, обыск все-таки был», – решил он, бросившись в комнату. Медальон лежал на видном месте, в ящике для елочных игрушек. Панкрату стало ясно, что те, кто обыскивал квартиру, мысли не допускали, что медальон может оказаться именно здесь. И то, что они старались не оставить следов, говорило о том, что они не хотели спугнуть Суворина, а решили проследить за ним и получить наконец медальон.

– Боялись, что испугаюсь и сдам медальончик в музей, – усмехнулся он, внимательно оглядывая комнату. – А вчера, видно, нервы не выдержали.

Только этим можно было объяснить вчерашнее нападение на квартиру его друга.

И только сейчас Суворин понял, что было величайшей глупостью оставлять медальон в доме. Но тогда, когда все это произошло со студентами, медальон скорее вызывал у него неприятие, чем какие-то другие ощущения. И забрал он его из машины «де Витто» машинально. Ведь это была его вещь. Его и студентов.

«А теперь она будет принадлежать их родителям», – окончательно решил он.

Панкрат нашел на антресолях в спальне старую барсетку, прикрепил ее на пояс, положил туда медальон и надел пиджак. Оценил свою внешность в зеркале. Пиджак был свободного покроя и не выдавал наличия под ним барсетки. Оставшись довольным фигурой, Панкрат пожалел, что в гараже оставил пистолет, запрятав его в связке шлангов, висевших на огромном гвозде. Теперь стало ясно, что за ним будет слежка.

Через десять минут, захлопнув дверь своей квартиры, Панкрат закрыл ее на все замки и включил сигнализацию. Еще через полчаса, проехав три остановки на автобусе, он был у себя в гараже и обнаружил свой пистолет на прежнем месте. В гараже ничего не напоминало об обыске.

– Поразительно, как чисто работают, – пробормотал Панкрат, закрепляя пистолет на поясе.

Потом, внимательно посмотрев на «Boy Racer», перевел взгляд на «форд», отдавая предпочтение ему. И через полчаса его машина, удачно миновав пробку, уже мчалась по шоссе Энтузиастов.

В университете адреса родителей Виктора и Игоря дали сразу, едва Суворин представился.

– Мы вместе строили церковь в Семеновке, – отчитался он в деканате историко-археологического факультета. – И, к сожалению, я до сих пор не навестил их родителей, не передал личные вещи.

Пожилая женщина – методист, хорошо знавшая Виктора, нашла адрес его родителей и, созвонившись с методистами биофизического факультета, нашла и адрес родственников Игоря Громова. Оказалось, что тот жил вместе с семьей его сводной сестры на Бутырской улице, что мать его, похоронившая двух мужей, вышла в третий раз замуж и, где проживает, неизвестно.

Родители Виктора Арташова жили на Садово-Спасской. Туда Суворин и направился.

Квартира Арташовых находилась на четвертом этаже. Поднявшись, Панкрат обнаружил, что попал на похороны Виктора. Тот «встретил» его на пороге, через который в этот момент проносили гроб с его телом.

«Вот и свиделись», – на секунду окаменел Панкрат. Спохватившись, волевым усилием заставляя двигаться несгибающиеся руки и ноги, он подставил под гроб свое правое плечо.

– Значит, Виктор, дело наше решили закрыть, – пробормотал он, аккуратно передвигая ноги по лестнице и не чувствуя тяжести гроба.

Виктора Арташова хоронили за Кольцевой дорогой, на Химкинском, рядом с Игорем, которого, как выяснилось, похоронили днем раньше, сразу же, как только привезли тело из морга. Машину свою Суворин оставил во дворе дома на Садово-Спасской и приехал на кладбище вместе со всеми провожающими на автобусе.

Могила Игоря была уже обложена дерном. А рядом находилась яма для Виктора. Вокруг нее лежали комья чернозема, перемешанного с глиной и песком. Могила была выкопана неаккуратно, с разной глубиной и без четких очертаний. Вокруг нее были следы от обуви копальщиков. Двое полупьяных мужиков стояли поодаль и ждали, когда можно закончить работу и получить расчет.

– В морге-то холодно, а здесь – жара, – кому-то объясняла старушка, относящаяся к тому сердобольному типу, который всегда можно встретить, если не на кладбище, то на поминках. Глаза у нее непрерывно слезились, голова тряслась мелкой нервной дрожью, но говорила она плавным, певучим голосом.

С другой стороны кто-то, вздыхая и всхлипывая, рассказывал о каких-то знаках и предопределении свыше.

После небольшой панихиды автобус увез всех провожающих в кафе, где следовало помянуть усопшего.

Суворин, заметив резко остановившийся на развилке «субару», остался. Нащупывая за поясом пистолет, он пошел по диагонали через кладбище, спокойно обходя могилы и двигаясь уверенно и прямо. Панкрат знал, что стрелять в него не будут. Теперь ведь он был буквально на вес золота, того самого, в которое был «упакован» портрет француженки, что лежал сейчас в его старой барсетке.

Распахнув двери, из машины выскочили трое коротко стриженных мужчин,