Панкрат бежал, придерживая одной рукой спящего на его животе котенка, а другой держа мобильный, по которому сообщал в службу спасения координаты места происшествия, из остановившегося джипа выскочил киллер. Он подбежал к лежащему в шоковом состоянии возле ограждения Тамбовскому и выстрелил ему в сердце.

К тому моменту, когда Суворин подбежал к вору в законе, убийцы, посчитав заказ выполненным, скрылись.

Панкрат, глядя в закатившиеся глаза лежавшего перед ним человека, склонился и на всякий случай пощупал его яремную вену.

– Жив! – изумился он, понимая, что лежащий перед ним человек находится в шоковом состоянии.

Но тут Тамбовский застонал и из отверстия, проделанного пулей в его щеке, полилась кровь.

– Где я? – спросил он.

– Все еще здесь, – успокоил его Панкрат и сообщил: – У тебя в груди пуля, так что не двигайся пока.

– В правом кармане пистолет, в левом – ключи, – пробормотал Тамбовский. – Умоляю, вытащи все.

– Хорошо, – Суворин выполнил его пожелание, переложив содержимое карманов криминального авторитета в свои собственные.

– А второй? – прошептал тот.

– Что «второй»? – не понял Панкрат.

– Выстрел, – выдохнул тот.

Но отвечать было некому, потому что на сей раз вор в законе отключился. Панкрат, присев возле него, осторожно осмотрел рану. Пуля прошла через правую щеку и вышла за ухом.

– Вот это да! – присвистнул он. – Вот это пруха!

«Скорая» приехала достаточно быстро. Пока Тамбовского укладывали на носилки, притормозил корреспондент «Газеты. ги», чтобы снять последствия «аварии» на камеру в мобильном телефоне. Затем подъехали сотрудники ДПС и оцепили место происшествия. Панкрату пришлось развернуться и поехать сначала в ближайшее отделение ГИБДД, чтобы дать показания, а потом – в Склифосовского.

До Нефедовых он добрался только к вечеру. Дмитрия не было.

– У меня такое чувство, – улыбнулась Светлана, что вы оба: и ты, и котенок – с утра ничего не ели.

– А мы и не ели, – кивнул Панкрат.

– Как насчет жареной картошки и вчерашних котлет?

– Отлично, если это все будет горячим, – улыбнулся Панкрат, наблюдая, как котенок умело лакает молоко.

– Когда мой пес Фрэди попал под машину, я решила больше никогда не заводить домашних животных. Это такая ответственность, – вздохнула Светлана, ставя перед ним огромную тарелку жареной картошки и рядом такую же с котлетами.

Она быстро нарезала салат из помидоров, посыпала туда укропу и кинзы, порвав пару веточек руками, приправила солью и черным перцем, добавила оливкового масла. Потом все перемешала большой деревянной ложкой и, поставив салатницу перед гостем, сказала:

– Ешь, Панкрат. Ешь и поправляйся. Какой же ты худой! Даже не знаю, на кого в первую очередь опекунство оформлять: на тебя или на котенка.

Светлана снова вздохнула и села рядом, подперев голову руками и не отводя жалостливого взгляда от Панкрата.

– А как ты его назовешь? – спросил Суворин.

– Кого? Котенка? – женщина бросила задумчивый взгляд на закончившего трапезу и профессионально умывающегося малыша и ответила:

– Суворин.

– Да? – Панкрат удивленно посмотрел на нее. – Ты раньше никогда не называла меня по фамилии.

– Это я его назвала, – рассмеялась женщина. – Ты только послушай: – Суворин!

Котенок перестал прилизывать свою шерстку, внимательно посмотрел на нее, мяукнул и сделал лужу.

– Вот оно, началось, – лицо женщины погрустнело, и она, бросив на пол бумажное полотенце, вытерла лужу. – Маленькие, они все прекрасны. А потом вырастет огромный котяра, и бог знает что с ним делать.

– Так ты передумала? – испугался Панкрат.

– Да что ты! Я уже привыкла к нему. Смотри, какой красавчик! – она подняла котенка и посадила его на стол.

– А вот к этому приучать не надо, – строго заметил Суворин. – А то сразу баловать!

– Верно, – улыбнулась Светлана и посадила котенка себе на колени.

– Завтра я ему туалет привезу, – пообещал Панкрат. – Со специальным наполнителем.

– Привези, – Светлана с задумчивым видом поглаживала засыпающего котенка по шерстке.

Панкрат провел ночь в клубе «Покер», благополучно пройдя фэйс-контроль с двумя пистолетами за поясом.

Играли за большим круглым столом, покрытым зеленым сукном. В высоких креслах с подголовниками сидело пятеро человек. Напротив Суворина сидел высокий пожилой мужчина, представившийся, как Глеб Анатольевич. Несмотря на отличную выправку и идеально сидящий костюм, его возраст легко было определить по-старчески дрожащим пальцам. Суворин с интересом наблюдал, как он взял из рук услужливого официанта коробок спичек, как чиркал спичкой, разжигая трубку, и как бросил обуглившуюся спичку в пепельницу. Мужчине этому, несмотря на цепкий взгляд его темных глаз, было лет восемьдесят, не меньше.

– Пытаетесь определить мой возраст? – вдруг спросил он, переведя на Суворина задумчивый взгляд.

– Почему вы так решили?

– Вы внимательно наблюдали за моими руками, а потом за тем, как обугливалась спичка.

– Что вы, я это никак не связывал и уж тем более с вашим возрастом, – начал оправдываться Суворин.

– В этом нет ничего такого, что бы вынуждало вас оправдываться, – улыбнулся старик.

– Тогда зачем вы об этом заговорили?

– Хочу прочувствовать человека, с которым собираюсь всю ночь просидеть за этим столом.

– Чтобы выиграть?

– à для этого тоже.

– А для чего же еще?

– Может быть, от одиночества.

Старик улыбнулся, но ответ прозвучал очень серьезно.

«В таком возрасте любой может остаться одиноким, – подумал Панкрат. – К восьмидесяти годам можно пережить даже собственных детей».

– Вы только что подумали, что я всех похоронил? – спросил старик немного ворчливым тоном.

Суворин, снова растерявшись, не нашел сил возражать и утвердительно кивнул головой.

– Что такое одиночество, я почувствовал, когда служил в Афгане. Кабул – удивительный и вместе с тем отвратительный город.

Глеб Анатольевич замолчал. à тишину теперь нарушал только шелест переворачиваемых страниц «Коммерсанта».

– Ничего удивительного, – поддержал его Суворин, заметив, что тот говорит о наболевшем, – две страны, две культуры, каждая со своими чудесами. Это культуры, которые должны существовать обособленно…

– Культура тут ни при чем, – перебил его Глеб Анатольевич. – Просто я из той породы людей, которые не имеют опоры ни в семье, ни в вере, ни в друзьях.