Джозефина вытащила последние два початка летней кукурузы, маленькие и легкие.

Сейчас Натан работает в поле, с него льет пот, руки потрескавшиеся и изрезанные толстыми стеблями табака. Осталось еще несколько часов до того, как Джозефина сможет спуститься к хижинам, чтобы поговорить с ним о гробовщике и его дочери.

Джозефина очистила кукурузу, снимая зеленые листья и обнажая спрятанные под ними жемчужные зерна, некоторые уже начали сморщиваться и усыхать, ведь после сбора прошло много времени. От горшка поднялся пар, и она бросила в него початки; раздался всплеск, шипение выплеснувшейся на угли воды. Тут на Джозефину обрушились воспоминания о кукурузном початке в кармане передника. Она закрыла глаза.

В прошлый раз она убежала в середине лета, августовская ночь была липкой и душной, полная луна ярко освещала дорогу и поля. Джозефина ушла босиком, но сообразила прихватить с собой овсяную лепешку, украденную из кладовой, и початок кукурузы – в это время года их так много, что Миссис никогда не заметит, что пропал один. Початок кукурузы в кармане передника.

Джозефина пошла по главной дороге в город, не зная о регулярных патрулях, которые искали беглецов на этом пути. Чудом она ушла незамеченной, лишь раз скатившись с заросшего ежевикой берега, когда заметила вдалеке пыль, поднимаемую быстро приближающейся лошадью, и подумала, что от этого всадника-торопыги не следует ждать ничего хорошего. Белый человек проскакал мимо нее в вихре копыт и летящей из-под них грязи, гальки и земли, обсыпавших Джозефину, когда она, присев, спряталась в кустах. Она отряхнулась и продолжила идти, уверенная теперь, что уже близко, совсем близко к чему-то.

Но дорога продолжалась, окаймленная с обеих сторон волнующимися полями кукурузы, пшеницы и табака, и только щебет ночных сверчков напоминал, что на этой пустынной равнине есть другие живые существа. Джозефина дошла бы так до центра города, а скорее всего, попалась бы патрулям, но вдруг она услышала голос.

– Эй, девчушка! – Это был молодой мужской голос, почти женственный на высоких тонах, но хриплый, как будто его хозяин не привык разговаривать. Она повернула голову, прищурилась и увидела стоящего в поле парнишку примерно ее возраста. Он стоял без рубашки, с выпрямленной, напряженной спиной, на шее была деревянная колодка, руки были зажаты в отверстиях по бокам на высоте ушей. Вторая колодка удерживала его ноги над коленями; доска была такой широкой, что он не мог бы ни шагнуть, ни сесть, только держаться на ногах или упасть в высокую зеленую кукурузу. Он был изнурен жарой и солнцем, в спутанных волосах застряла грязь, на коже, где сбегал и высыхал пот, виднелись следы соли. Кисти рук висели, как чужие, пальцы распухли, кожа была пурпурной и воспаленной.

– Пойди сюда, девчушка. Почеши мне спину, пожалуйста. Зудит, как дьявол. Пожалуйста. – Джозефина огляделась вокруг – не следит ли кто за ней, но увидела только стебли да черную летучую мышь, порхающую на фоне серебряного неба.

Она, как могла, выполнила его просьбу: провела пальцем по его ободранной спине, на которой едва оставалась полоска кожи, и это, казалось, успокоило его. Ее палец стал липким от его крови, и она вытерла его об юбку. Паренек вздохнул.

– Ты сделала доброе дело для умирающего, – сказал он и рассмеялся. – Теперь можешь спать спокойно, отдыхать от забот. Тебя послали небеса. – Он улыбнулся; его рот был кладбищем темных дыр и серого камня.

– Что ты сделал? – прошептала Джозефина.

– Ничего. Ничего. Я ничего не сделал с тех пор, как родился, – сказал паренек и снова рассмеялся; громкий и хриплый смех закончился приступом кашля, его горло напряглось в колодке, а голова затряслась. – Шла бы ты дальше, – наконец сказал он и посмотрел на ее живот, круглый под фартуком. – Тут патрульщики шляются. Я уже видел их сегодня раза два или три. На меня им плевать, а за тобой погонятся, это уж точно.

– Я не знаю, куда идти, – сказала Джозефина. Это дошло до нее только сейчас, когда ее рука стала липкой от крови страдающего парнишки. Поле было открыто, обнажено, луна склонялась над ним, будто лицо, наблюдающее сверху. Джозефину охватил страх, во рту пересохло, ноги, на которых она только что твердо стояла, подкосились.

– Иди к гробовщику. К гробовщику и его дочери. До утра успеешь. Дойдешь до развилки на дороге, свернешь направо и увидишь его повозки. Там помогут. А теперь беги, беги, беги! Беги! Беги! – Парнишка начал кричать, его голос разносился по полю, по дороге и еще дальше.

Джозефина оставила паренька далеко позади, но его голос продолжал звучать в ее ушах, эхом отдаваясь на многие мили. По пути она шептала что-то успокаивающее парнишке, отбывающему наказание на кукурузном поле, заодно успокаивая ребенка у себя внутри. Девочка, Джозефина была в этом уверена; на ходу она чувствовала в животе движение, толчки маленьких локтей и коленей. Она продолжала шептать, поглаживая живот правой рукой, чтобы удержать ритм движения и заверить ребенка, что скоро они доберутся до сарая гробовщика, как сказал паренек. Там помогут; скоро они будут в безопасности. В лунном свете она была как на ладони, ее искривленная тень падала на дорогу. Бояться нечего, прошептала Джозефина пареньку на кукурузном поле и ребенку внутри нее, но ее голос дрожал.

Наступила ночь, небо затуманилось, луна исчезла, и Джозефина дошла до развилки дороги. «Поверни направо», – сказал ей парнишка, и Джозефина так и сделала, только один раз остановившись, чтобы оглянуться в серую темноту. В этот миг на дорогу упала капля дождя. Джозефина увидела темное пятно влаги, поднялся прохладный ветерок, остужающий пот на лице и руках. Джозефина поспешила вперед, быстро похлопав рукой по нижней части живота. Младенец больше не вертелся, он, наверное, заснул под ее ритмичный шаг. Ее босые ноги все быстрее двигались по камешкам и пыли.

Наконец Джозефина увидела желтый, как вторая луна, одинокий фонарь, светивший в прохладную предгрозовую ночь перед бурей. Сарай, повозки, как и сказал ей паренек. Джозефина молча пошла по траве, избегая дороги к главному дому, и увидела деревянные ящики, сложенные один на другой по бокам сарая, прямо под карнизом. Гробы. Гробовщик и его дочь.

Джозефина тихо постучала в дверь сарая, и она широко распахнулась. В дверях стояла молодая белая женщина, ее глаза были мягкими и карими, как бок лошади. Мгновение Джозефина стояла снаружи, а женщина внутри. Джозефине казалось, их разделяли миры, и как ей преодолеть это расстояние, этот порог между сараем и ночью? Но женщина молча кивнула, улыбнулась, взяла Джозефину за руку и потянула к себе. В сарае стоял мужчина, его глаза были такими же, как у женщины, рукава рубашки закатаны до локтей, предплечья сильные и загорелые. Он бросил взгляд на Джозефину, глаза задержались на ее животе, и выражение лица изменилось – Джозефина не смогла определить, как именно: с мягкого на жесткое или с уверенного на нерешительное, она не могла сказать, свет был слишком тусклым. Затем женщина взяла Джозефину за руку и уложила ее на соломенный тюфяк, запах животных успокаивал и создавал уют. Должно быть, это то место, о котором говорил парнишка, подумала Джозефина. Должно быть, здесь могут помочь. Джозефина продолжала шептать, но теперь она разговаривала не с пареньком и даже не с ребенком внутри, а с молодой женщиной, и та смотрела на нее своими мягкими глазами и поглаживала ей волосы, кивая, пока Джозефина рассказывала о Белл-Крике и ее путешествии оттуда. Джозефина говорила, пока ее не одолела усталость, и лицо женщины было последним, что она видела перед тем, как ее глаза закрылись.