Лу Энн Белл. «Дети № 2» *

(Портер Скейлз)

Сами дети, в общем-то, ничем не примечательны. Их шестеро, самое крупное изображение расположено на переднем плане, и еще пять лиц поменьше – на заднем; никто не смотрит прямо на зрителя; каждый дан в профиль или в полупрофиль; глаза у самого крупного закрыты. Похоже, что они нарисованы быстрыми и уверенными штрихами древесного угля. Бумага грубая, самодельная; края, если бы их можно было увидеть под древесиной рамы, наверняка потерты и неровны. Головы детей как будто свободно плавают в пространстве и времени, но в остальном они не выходят за рамки ординарного, типичного; они могли бы появиться, к примеру, в очень хорошо иллюстрированной книжке рассказов для детей или в портфолио талантливого коммерческого портретиста. Но, присмотревшись, вы видите тени под глазами самого крупного детского лица, изысканный завиток уха третьего, плавную линию изгиба шеи самого маленького. Детали взывают к зрителю тихо, шепотом простоты и естественной техники. Поистине, рука мастера; здесь есть на что посмотреть.

Но что именно мы видим? А вот здесь уже не помешал бы контекст. Эти дети – они черные или белые? Невозможно сказать. Приметы расы – которые должны пронизывать работы Лу Энн Белл и которые нельзя игнорировать, учитывая, где, когда и как она жила, – полностью отсутствуют. Конечно, критики и историки пытаются наклеивать ярлыки. Хокинс и Джефферс утверждают, что ребенок на переднем плане – афроамериканец, остальные – европеоидной расы. Более позднее исследование французского историка Мартина Клауссо утверждает, что они все европеоиды – изображения многочисленных детей, которых потеряла Лу Энн Белл в период 1840–1850 гг.

Я бы предложил другую интерпретацию: это размышление Лу Энн Белл о детях, которые так часто рождаются у чернокожих женщин от их белых хозяев. По закону статус таких детей соответствовал статусу их матерей: они тоже становились рабами. И ребенок, произведенный от следующего союза хозяина с рабыней, оставался порабощенным. И так далее, и так далее, и так далее. С годами, поколение за поколением, физические признаки расовой идентичности переставали играть какую-либо роль. Кто раб? Кто свободный? В этом контексте картина становится иллюстрацией более крупного явления, имевшего место в предвоенные годы и не только: феномена перехода. Есть много исторических примеров того, как бывшие рабы переходили в мир белых, отказываясь от своей афроамериканской идентичности – неважно, была ли эта идентичность навязана извне или глубоко ощущалась ими. Насколько распространены были такие случаи? Сколько людей сегодня сталкиваются с пробелами в своей родословной, недостающими предками, неизвестными историями?

Интерес Лу Энн Белл к этому вопросу мог быть связан с обстоятельствами ее брака. Мы знаем, что Роберт Белл, муж Лу Энн, после ее смерти женился вторично и имел детей не только от своей второй жены, Мелли Клейтон Белл, но и, по меньшей мере, от двух женщин, которые были в числе его рабынь в Луизиане. Мы не знаем, вел ли он себя так же в Белл-Крике; конечно, возможно, нет, или, возможно, Лу Энн Белл ничего не знала о похождениях своего мужа. Но в равной степени возможно, – и, я бы сказал, вероятно – именно эта горькая правда навеяла образы этих повисших в воздухе, бестелесных детских голов.

Таким образом, заслуга Белл в том, что ее произведения полностью выходят за рамки личного, становясь мощным художественным достижением и социальным комментарием. «Дети № 2» с ясностью и состраданием говорят о сущности расового разделения в эпоху, когда это разделение имело такой решающий вес. Называться белым или черным – это был буквально вопрос жизни и смерти. Лу Энн Белл показывает нам, насколько зыбкой была линия разграничения, и, я бы сказал, ставит вопрос о широких последствиях этого для белых поработителей. Кто раб, кто свободный?

Белые рабовладельцы лишили рабов возможности самоидентификации, самореализации. Но, пользуясь этой безраздельной властью, они оказались в другой тюрьме – тюрьме, которую создали сами, но из которой точно так же не было выхода, – экономическую, социальную, духовную, моральную.

Понимала ли это Лу Энн Белл? Понимала ли она, насколько неустойчив ее образ жизни? Чувствовала ли она, что ему приходит конец?

Подозреваю, да.