так долго служил ему убежищем, человеку пришлому показался коварным, может, даже опасным, а теперь и ему самому сделалось страшно и больно всматриваться в темноту.

— Не знаю, — проговорил он, волнуясь, — не могу толком понять, что я чувствую. Демон…

Слово прозвучало. Молодой господин Сун услышал — перевёл взгляд на Тянь Жэня, чуть приподнял густую бровь, рассечённую посередине белесым шрамом.

— Да, — он медленно кивнул. — Но след дробится на множество мелких. Будто — не знаю — стая клопов разбежалась по углам.

Он усмехнулся, коротко и зло.

— Я не могу отойти от снадобья, пока варится, — объяснил Тянь Жэнь зачем-то, хотя его и не просили никуда отлучаться.

— Вы и ходить толком не можете. Возвращайтесь к себе, мастер Тянь. И заприте — а, тьфу, прикройте дверь.

Молодой господин Сун взвился в воздух.

— Главный дом заперт! — крикнул Тянь Жэнь ему в спину, но голос прозвучал так слабо, что едва ли что можно было разобрать.

Он вернулся к себе, оставив дверь распахнутой. Дождь всегда утешал. Если сюда придёт сила, отголосок которой он смутно чувствовал, страдающая, скрюченная, пусть уж лучше вползёт через дверь. Пусть станет последним гостем за сегодня.

Их было слишком много. Тянь Жэнь начал уже путаться в чужих голосах, в чужой духовной силе. Хозяин Цзинь обычно не велел ему выходить к гостям — просто человек из Инхушэня оказался слишком недоверчив и потребовал встречи. И конечно, никто не навещал его самого с тех пор, как не стало Ян-сюна.

Добрались сюда по карте, надо же! Вполне в духе Ян-сюна. Детская шалость и детская же шальная вера в чудовищ, которые не тронут, если подглядывать за ними осторожно, одним глазком, если соблюдать все правила. Ян-сюн говорил, что не могли камни просто так назвать «Дорогой призрака» — наверняка же они меняют своё положение каждую ночь? — и старательно зарисовывал их странные дыры и пустоты.

Зато как-то, смеясь, сказал, что не верит в русалок, и Тянь Жэнь тогда рассмеялся тоже.

Стряхнув воспоминания, он вдруг пришёл в ужас, что мог своей рассеянностью всё испортить, быстро склонился над котелком, но запах изнутри шёл правильный. Теперь осталось чуть-чуть. Рецепт не принадлежал Инхушэню и даже не считался тайной, но Тянь Жэню прежде не встречался: любопытно было попробовать. Само снадобье варилось недолго, однако лекарю, вовсе лишенному духовной силы, трудно было бы с ним справиться. Существо с иньской ци подходило лучше всего. «Одна лекарка раньше бралась за наши заказы, — сказал заместитель Дугу, — но её не стало». Тянь Жэнь не стал задумываться, что означает «не стало».

К орденским целителям заместитель Дугу не обращался — снадобье явно готовили без ведома главы. Оно не убивало и не было совершенно запрещённым, но не было и благим, как многие из средств, что приготовил Тянь Жэнь за все эти годы. Эти лекарства, клиенты, которые приходили за ними ночью, иногда скрывая имя и лицо, иногда израненные, существовали где-то на границе между светом и тьмой. Пограничная черта была извилиста и зыбка. Это Сун Юньхао и глава его ордена, старый господин Бай, видели её как сияющий след от удара болиньского клинка; иногда такое умение казалось Тянь Жэню завидным благословением небес.

Значит, «Кровь Алого Сокола»? На кровь отвар совсем не походил, а к концу приготовления из алого сделался багровым, как свежий синяк. А отчего сокол? Какой-то дух или божество, привезённый старыми главами Инхушэня из родных степей и всё ещё почитаемый? Все подобные названия, чудные и высокопарные, трогательные в своей самоуверенности, ужасно нравились Тянь Жэню, но для собственных лекарств ему было стыдно придумывать такие — свои из стеснения он просто нумеровал.

Новая версия Сорок Шестого погибла третьего дня, и так бессмысленно, что до сих пор вспоминать было горько, и браться за что-то новое — тоже. Так что заказ обрадовал и даже утешил Тянь Жэня, и с «Кровью Алого Сокола» он возился с упоением — ещё бы его не отвлекали и глаза перестали бы болеть. Он всё перепроверил множество раз, но и теперь боялся ошибиться в дозировке.

Сорок Шестое теперь и не создать заново — запасы линчжи закончились, если только убедить хозяина Цзиня, что готовое лекарство окупит все расходы на редкие грибы. Но Тянь Жэнь сам пока не был в этом уверен и ещё меньше того хотел умолять и объясняться, а тем более — становиться причиной новой ссоры между хозяином и молодым господином Цзинь Чуном.

Цзинь Чун на этот раз явился пьяный и злой. Пьяным он обычно бывал весел, щедр со слугами и любезен с девицами; ярость означала, что он крупно проигрался. Впрочем, и заглядывать в его лицо не нужно было, чтобы это понять: мальчик, который надеялся поглядеть на чудеса, давно вырос и вот уже несколько лет приходил во флигель Тянь Жэня по одной-единственной причине.

— Старик Хэ вчера жаловался батюшке, — Цзинь Чун тяжело дышал. — Сказал, что чуть не сдох от этой твоей новой дряни.

— Просто нужно время, — проговорил Тянь Жэнь тихо.

«Новой дрянью» было Сорок Четвёртое, ласковое снадобье, не способное погубить даже двухмесячного младенца, несмотря на роковые четвёрки. Но помогать оно начинало, только когда накопится в теле.

— Господину Хэ нужно принимать лекарство хотя бы до зимы, — продолжил Тянь Жэнь.

Оправдания были, конечно, бесполезны. Цзинь Чун врал разве что для того, чтобы сохранить лицо перед слугами, подчеркнув, что наказывает исключительно за нерадивость, но с ним пришли только его личный слуга да лао Вэй, а уж они-то знали про проигрыш.

— Отец велел наказать тебя, — это тоже, разумеется, было ложью: самому хозяину обычно хватало вежливых угроз.

— Погодите немного, — сказал Тянь Жэнь умоляюще, — осталось не дольше одной благовонной палочки.

Потом уже он подумал, что ошибся, говоря про лекарство. Цзинь Чун, может, и не обратил бы внимания на котелок, а теперь глянул, фыркнул и лягнул ножку стола, котелок опрокинулся — только чудом никто не обварился кипятком. Цзинь Чун сам мог первый пострадать. Догадавшись, он рявкнул «Живее!» своему слуге, который смахнул с лавки корзинки с травами на просушку, Тянь Жэнь поглядел на рассыпавшиеся стебли, на дымок над циновкой — всё, что осталось от Сорок Шестого, ему стало вдруг уже совершенно всё равно, и он стал молча разуваться.

Ни в одной книге Тянь Жэнь не нашёл, от чего плачут такие, как он: морской народ об этом не писал, считая очевидным, да и вообще писал нечасто; люди не знали толком. Сам он знал лишь, что не способен заплакать ни от отчаяния,