Гамаш знал, что они направляются в одно и то же место.

В дом Клары.

– Ты где? – крикнула Мирна.

– Здесь.

Клара поднялась с табуретки, вышла из мастерской и увидела Мирну, похожую на монумент с острова Пасхи, облаченный во фланелевый халат. Мирна часто заглядывала к Кларе, но не в такую рань. И обычно была уже одета. Она редко сообщала о своем прибытии. И Клара редко слышала в ее голосе такую интонацию.

Паническую? Нет, не паническую.

– Клара?

Раздался другой голос, но с той же интонацией.

Появился Арман, он тоже был взволнован.

– Кажется, я знаю, чем занимался Питер, – произнес он.

– И я тоже, – проговорила Мирна.

– И я тоже, – повторила за подругой Клара. – Но мне нужно позвонить.

– Oui, – сказал Гамаш и вместе с Мирной последовал за Кларой в гостиную, к телефону.

Несколько минут спустя Клара повесила трубку, повернулась к ним и кивнула.

Они были правы. Обнаружился огромный кусок пазла. Или по меньшей мере должен был вот-вот обнаружиться.

– Меня осенило, когда я разглядывала его последнюю работу, – сказала Клара.

Все трое прошли в мастерскую Питера и остановились перед полотном на мольберте.

– А тебя что надоумило? – спросила Клара у подруги.

– Цветовой круг.

Мирна рассказала о своей живописной булочке. Гамаш, еще не успевший позавтракать, решил, что «мавидло» – гениальное изобретение.

– А вы как догадались? – спросила у него Мирна.

– Я думал о собачьем завтраке, – ответил он и описал свой путь к тому же выводу. – И о том, как трудно изобразить чувство в красках. Поначалу получается настоящий хаос.

Перед ними была картина, оставленная Питером. Сплошные оттенки белого. Великолепная детализация. Холст почти неотличим от краски. Средство – от метода.

Кто-то наверняка захотел бы заплатить за это немалые деньги. А когда-нибудь со временем картина, возможно, стала бы бесценной. Она была все равно что артефакт потерянной цивилизации. А точнее, кость динозавра. Обесцвеченная, окаменевшая. Ценная только потому, что сам вид вымер. Последняя в своем роде.

Какой контраст с описанием того, что Мирна и Клара видели в спальне ребенка Марианны!

Там был хаос. Столкновение контрастных цветов. Без всякой техники. Ребенок Марианны узнал о правилах, понял их, а потом решил игнорировать. Предпочел отойти от общепринятых норм.

– Что вы чувствовали, глядя на те картины? – спросил Гамаш.

Клара широко улыбнулась, вспоминая:

– Честно? Я думала, что они ужасны.

– Вы так думали, – гнул свое Гамаш, – но что вы чувствовали?

– Мне было весело, – сказала Мирна.

– Вы смеялись над ними? – Он прищурился.

Мирна задумалась.

– Нет, – проговорила она. – Они сделали меня счастливой.

– И меня, – подхватила Клара. – Они показались мне причудливыми, забавными и неожиданными. Меня словно подбросило вверх.

Мирна кивнула, соглашаясь.

– А эта? – Гамаш показал на картину, стоявшую на мольберте.

Все трое опять посмотрели на обесцвеченное изящное полотно. Оно идеально смотрелось бы в чьем-нибудь пентхаусе, в столовой. Никакой опасности, что картина испортит аппетит.

Обе женщины отрицательно покачали головой. Ничего. Они словно смотрели в пустоту.

– Значит, Бин, в общем-то, неплохой художник, – сказал Гамаш. – Если только их не написал кто-то другой.

И это была та самая огромная часть пазла, которую они, все трое, нашли одновременно.

Бин тут ни при чем. Те дурацкие картинки принадлежат кисти Питера.

Да, они были хаотичны, потому что знаменовали собой начало. Первые неуверенные шаги Питера к совершенству.

– Вы должны подробнее описать мне те работы, – велел Гамаш.

Они прихватили с собой кофе и перешли в сад Клары, чувствуя потребность в свежем воздухе и цвете после изощренного угнетения мастерской Питера.

В воздухе висело предчувствие дождя, однако тот не спешил.

– Меня прежде всего поразило столкновение багряных, розовых и оранжевых красок на картинке над письменным столом, – проговорила Мирна.

– А та, что у окна? – напомнила Клара. – Словно кто-то плеснул из ведра с красками на стену, а потеки каким-то образом обрели форму.

– А те горы на картине за дверью, – подхватила Мирна. – Улыбки.

Клара улыбнулась:

– Поразительно.

Она отщипнула кусочек от pain au chocolat[45], обнажив сладкую шоколадную начинку и накрошив на стол.

– Не хочу, чтобы вы думали, будто это какие-то выдающиеся творения, – сказала Клара Гамашу, который намазал на круассан клубничный джем и потянулся за повидлом. – Теперь, когда мы знаем, что их писал не ребенок, мы вовсе не склонны менять свое мнение и видеть в них шедевры.

– Они все равно дерьмо, – согласилась Мирна. – Но счастливое.

– Их написал Питер. – Клара покачала головой.

Невероятно, но так оно и было.

Она только что звонила сестре Питера, Марианне, и говорила с ее чадом. Спросила, кто нарисовал картины, что висят в спальне, и ответ последовал незамедлительно. Удивленный ответ. Неужели тетя Клара не догадалась?

– Дядя Питер.

– Он подарил их тебе?

– Да. А какие-то из них прислал по почте. Мы получили их в специальной трубке несколько месяцев назад.

Тогда Клара снова позвала к телефону Марианну и попросила ее выслать все картины курьерской почтой в Три Сосны.

– Вышлю сегодня утром. Прости, я думала, ты знаешь, что это его работы. Не очень хорошие, да? – спросила Марианна с плохо скрываемым удовольствием. – Он показал мне некоторые, когда приходил. Кажется, хотел услышать мое мнение. Я не знала, что сказать, а потому промолчала.

«Бедняга Питер», – думала Клара, сидя в саду. Он так привык, что все его работы хвалят. Привык к успеху с самого начала. Как необычно он, должно быть, чувствовал себя, обнаружив вдруг, что он не очень хорош в том деле, в котором обрел славу. Словно выдающийся игрок в гольф, поменявший способ замаха, чтобы стать еще лучше, но обнаруживший, что его результаты ухудшились.

Иногда для того, чтобы подняться, надо сначала опуститься. Чтобы продвинуться вперед, нужно отойти назад. Похоже, именно это и сделал Питер. Отбросил все, что знал, и начал заново. В пятьдесят с лишним лет.