Но еще он был преданным, забавным и щедрым. И добрым.

И потому его отсутствие и молчание вызывало у них тревогу.

– Слушайте, – сказала Рут, – это же естественно. Я почти постоянно хочу угробить кого-нибудь из вас.

– Ты хочешь убить нас? – спросил Габри, почти задыхаясь от такой несправедливости. – Ты? Нас?

– Думаешь, он жив? – воскликнула Клара, не в силах сформулировать свой вопрос иначе.

Рут уставилась на нее, и все затаили дыхание.

– Я думаю, что если мне удалось получить премию генерал-губернатора, тебе – стать всемирно известным художником, двум этим безруким идиотам – организовать успешное бистро, а тебе, – она повернулась к Рейн-Мари, – влюбиться в это бревно, – жест в сторону Гамаша, – то чудеса возможны.

– Но ты считаешь, это было бы чудом? – спросила Клара.

– Я считаю, что тебе нужно оставить поиски и продолжать жить, – тихо сказала Рут. – Это лучший ответ, какой я могу тебе дать.

Все они знали и худший ответ. И наиболее вероятный: Три Сосны, скорее всего, исчерпали свой запас чудес.

Арман Гамаш посмотрел на свою тарелку. Пусто. Вся замечательная еда исчезла. Он не сомневался, что это было необыкновенно вкусно, но не помнил, чтобы съел хоть кусочек.

После десерта – мусса из малины с шоколадом – они разошлись по домам. Мирна – на свой чердак над магазином. Клара – в свой коттедж. Габри и Оливье проверили, все ли в порядке в кухне, и отправились в гостиницу. Бовуар проводил домой Рут и Розу, потом вернулся в дом Гамашей. Они оставили для него свет на крыльце и в гостиной. В остальной части дома царили тьма, тишина и покой.

Жан Ги позвонил Анни, улегся и задумался о спасении. А наверху Рейн-Мари лежала в темноте и размышляла о том, что их мирная жизнь кончается.

Клара пришла в мастерскую Питера с утренним тостом и кофе. Она сидела на табуретке и разглядывала его незаконченную картину, роняя на бетонный пол крошки.

Она знала, что Питер завопил бы, увидев это, словно крошки – кислота, а пол – его кожа.

Вероятно, Клара была не так аккуратна, как следовало бы. Может быть, ею руководило неосознанное желание ранить Питера в самое уязвимое место. Сделать ему больно, как он делал больно ей. Мастерская осталась единственной его частичкой, к которой она все еще имела доступ. Питер должен бы считать, что ему повезло.

А может, ее неаккуратность не имела для него никакого значения. Впрочем, когда клякса клубничного джема упала на пол, Клара засомневалась.

Погода стояла облачная и влажная. Собирался дождь – наверняка начнется до ланча. Окна мастерской выходили на речку, однако помещение казалось тесным и мрачным.

Но Клара сидела здесь и разглядывала картину на мольберте. Это был подлинный Питер Морроу. Все детализировано, точно, просчитано. Технически блестяще. Все правила соблюдены.

Это вам не собачий завтрак.

И совсем не похоже на творения ребенка Марианны. Клара с улыбкой вспомнила всплески конфликтующих, контрастных, схлестнувшихся красок. Живые краски, порожденные живым, ничем не сдерживаемым воображением.

Последний кусочек тоста замер на полпути ко рту. Еще одна капля джема была близка к крошащемуся краю и падению на пол.

Но Клара ничего не замечала. Она с открытым ртом смотрела на картину Питера.

Наконец джем плюхнулся на пол.

Мирна Ландерс глядела в окно своего чердака. Стекло было очень старым, с неровностями и дефектами, но она привыкла видеть мир таким и мирилась с его недостатками.

Она стояла в пижаме, держа кружку кофе, и смотрела, как просыпается деревня. Зрелище привычное. Ничем не примечательное. Примечательным оно могло показаться разве что человеку, живущему среди хаоса и неразберихи.

Мирна наблюдала за своими соседями, выгуливавшими собак на деревенском лугу. Видела, как они останавливаются поболтать, обменяться любезностями.

Потом ее взгляд переместился на грунтовую дорогу, ведущую из деревни, и остановился на гребне холма, где стояла скамья, с которой открывался вид на Три Сосны. На скамье, как и каждое утро, сидел Арман с книгой в руках. Даже на таком расстоянии Мирна видела, что книга очень маленькая. Каждое утро Арман садился на скамью и читал свою маленькую книгу. Потом закрывал ее и просто сидел, размышляя.

«Что это за книга? – гадала Мирна. – И о чем он думает?»

Арман приходил к ней раз в неделю на терапию, но ни разу не упомянул об этой книге. А Мирна не спрашивала, предпочитая, чтобы он сказал сам. И он непременно скажет ей сам. Когда придет время.

А пока тем для разговоров хватало. Раны прошлого. Видимые и невидимые. Шрамы в памяти, на теле и в душе. Они заживали, хотя и медленно. Но раны, которые досаждали ему сильнее всего, даже не были его собственными.

«Жизнь Жана Ги не ваша ответственность, Арман», – говорила она ему. Повторяла раз за разом. И он уходил, кивая и благодаря. И понимая.

А на следующем сеансе Арман признавался, что его страхи вернулись.

«Вдруг он опять запьет? Или станет принимать таблетки?» – спрашивал он.

«И что тогда? – отвечала она вопросом, глядя в его тревожные глаза. – Они с Анни должны сами с этим разобраться. Он проходит реабилитацию, и у него есть собственный психотерапевт. Он делает то, что должен делать. Отпустите его. Оставайтесь на своей стороне улицы».

И она видела, что ее слова доходят до Гамаша. Но еще она знала, что этот разговор будет повторяться и повторяться. Потому что его страхи были иррациональны. Лежали вне области разума.

Однако прогресс, несомненно, был. Настанет день – и Арман преодолеет себя. И тогда обретет покой.

А эта деревня – лучшее место для обретения покоя. Так думала Мирна, глядя, как этот крупный человек, сидящий на скамье, открывает книгу, надевает очки и начинает читать сначала.

Они все приехали сюда, чтобы начать сначала.

Арман Гамаш читал. Читал недолго. Но даже те немногие слова, что он успел прочитать, успокоили его. Потом, как и в любой из предыдущих дней, он закрыл книгу, снял очки и обвел взглядом деревню, подернутый дымкой лес и горы за ним.

Вокруг него распростерся мир. Мир, полный красоты, любви и доброты. А также жестокости и убийц, насилия, замышляемого и совершаемого в эти самые мгновения.

Питер ушел – и мир поглотил его.

И этот мир наступал. Приближался. Обгрызал края деревни.

Гамаш почувствовал, как по телу побежали мурашки, и неожиданно им овладело непреодолимое желание встать. Идти. Сделать что-нибудь. Остановить наступление. То, что он чувствовал, было за гранью разумного, настолько мощным оказалось побуждение к действию.

Он ухватился за край скамьи, закрыл глаза и сделал то, чему его научила Мирна.