– Это было лишнее, – посерьезнел дядя Паша. – А хорошие грибочки стоят и пяти гриппов! В общем, приезжай на суп, запеченную курицу и яблочное суфле по рецепту твоей бабки.

– Приеду, – пообещал Слава и, прежде чем выйти из кухни, оглянулся на Люсинду.

– Это мой племянник, о котором я тебе вчера рассказывал. Хороший парень. Только, кроме своих железяк, ничего не видит. Но да, талантлив. Машинный хирург!

Дядя Паша замолчал, наливая в две кружки чай, и заговорил уже тогда, когда сел за стол:

– Если торопишься, то я подстегну племяша, чтобы к обеду все успел. Он же не успокоится, пока не проверит каждый винтик! Зато потом будешь летать на своем пегасе без осечки не один год.

Слова дяди Паши отозвались в груди глухой болью. Как же, не один год… Отберут у нее верного друга совсем скоро. Зря так старается голубоглазый красавец Слава.

– Я никуда не тороплюсь, – глухо сказала Люсинда и отпила горячего чая. Видимо, что-то в ее тоне дядя Паша услышал такое, что сочувственно качнул головой.

– Вот и хорошо! Голодную я тебя все равно не отпущу.

Чай пить они закончили в молчании. Хозяин думал о чем-то своем, поглядывая в окно и пощипывая гладко выбритый подбородок, на котором краснел свежий порез. Люсинда же, опустив голову, вспоминала Славу: черты лица, которые просились на бумагу, сильные руки и тот взгляд, который он на ней задержал.

А потом она вместе с дядей Пашей готовила суп из белых грибов, резала яблоки и взбивала белки́ для суфле. Под болтовню пожилого мужчины Люсинда расслабилась, хоть и замирала в каждую паузу, ожидая рассказа о Славе. Но дядя Паша больше не заговаривал о своем племяннике, который где-то, перемазанный машинным маслом, колдовал над байком, возвращая его, как талантливый хирург, к жизни.

Слава вошел в дом так тихо, что Люсинда, ожидавшая его возращения, все же вздрогнула от неожиданности и замерла у накрытого стола. Сердце выстукивало рваный авангардный ритм, которому бы позавидовал барабанщик из любимой братом группы «Металлурги». Слава неторопливо вымыл руки. Люсинда тихо подала ему полотенце, которое парень принял с благодарной полуулыбкой. Ни слова, ни мимолетного касания, но Люсинда чувствовала каждой клеточкой, каждой порой, что между ними зарождается нечто волшебное, волнительное, до этого ей незнакомое.

Их недолгое уединение нарушил вошедший с банкой солений хозяин. За обедом Люсинда молчала, а между мужчинами шел диалог: пожилой мужчина задавал вопросы, его племянник односложно отвечал. Но иногда, когда дядя Паша отворачивался то за солонкой, то за салфетками, Слава и Люсинда обменивались короткими говорящими взглядами.

– Мотоцикл готов. Пригнать или сама заберешь? – спросил парень, когда грязные тарелки были составлены в раковину.

От огорчения, что этому волшебному дню пришел конец, Люсинда брякнула:

– Сколько я тебе должна?

Слава глянул на нее будто с обидой, а потом мотнул головой:

– Нисколько. Считай, договорились по знакомству. Пойдем отвезу. Сама свой байк заберешь.

Она вышла из дома, чувствуя лопатками взгляд дяди Паши. Надо бы отблагодарить хозяина за помощь, ночлег, еду, но Люсинда не знала как. Реакция Славы ясно дала понять, что деньги обидят и дядю Пашу.

Прощание вышло скомканным. Парень, явно торопясь, топтался у видавшего и лучшие времена «Лендровера» и поглядывал на часы.

Люсинда поблагодарила хозяина и неловко забралась на пассажирское сиденье рядом с водителем.

Ехали недолго. Слава весь путь молчал, Люсинда тоже не знала, как прервать тишину. Задавать вопросы малознакомому человеку было не в ее привычках, рассказывать о себе – тем более. Но она сделала то, к чему прибегала лишь в редких случаях, – аккуратно считала своего спутника. Боялась натолкнуться на раздражение или какие-то другие негативные эмоции, но внезапно ей стало тепло, уютно, будто она растянулась на мягкой луговой траве под летним солнцем. Девушка чуть улыбнулась и отвернулась к окну, скрывая радость.

Когда она забирала байк, поняла, как нужно поступить.

– Что любит твой дядя?

– Пепперони, – улыбнулся Слава. – Только не пиццу, а собаку. Балует ее, как малого ребенка. А еще не откажется от хорошего табака.

Люсинда кивнула и надела шлем. Когда она выезжала со двора автосервиса, оглянулась и вскинула затянутую в перчатку руку – не столько в знак прощания, сколько благодаря глядевшего ей вслед Славу.

В поселковом магазине Люсинда нашла все, что хотела: табак, консервы для собак. На свой страх и риск добавила конфет, печенья и пачек с чаем. Расплачиваясь наличкой, она порадовалась тому, что еще в Москве предусмотрительно сняла с карточки внушительную сумму.

Дядя Паша не удивился ее приезду.

– Примчалась, чертовка! – засмеялся он, потом громко возмутился тому, что Люсинда приволокла с собой целый пакет гостинцев. Но обрадовался, что она позаботилась о Пепперони.

– Могу я остаться? – замирая от волнения, спросила девушка. – Еще на одну ночь?

– На сколько тебе нужно, дочка, – ни на секунду не засомневавшись, ответил дядя Паша.

Вечером, захватив собаку, они вместе прогулялись до поселка: Люсинда решила купить нужные для ночлега вещи. На самом деле ее привлек отдел канцтоваров, в котором она приобрела карандаши, бумагу, ластики. Творческий зуд был настолько мучителен, что ей необходимо было выплеснуть куда-то теснившееся в голове образы.

Перед ужином, сидя в комнате, она зарисовала по памяти Славу в их первую встречу: его небрежную позу, смешинки в глазах, полуулыбку. Люсинда так увлеклась, что не услышала заглянувшего к ней дядю Пашу.

– Я постучал! – громко известил мужчина. Люсинда вздрогнула и, поняв, что уже не успеет прикрыть рисунок, покраснела. Ее работа тут же привлекла внимание. Мужчина шагнул, но в метре от Люсинды замер и отчего-то шепотом спросил:

– Можно?

Она обреченно кивнула, понимая, что через рисунок выдала самое сокровенное.

Дядя Паша изучал ее работу долгие мучительные минуты. Но рассматривал портрет будто не глазами любящего дядюшки, а… профессионала?

– Где-то училась?

Люсинда нервно усмехнулась. Училась… Если бы она перечислила все учебные заведения, в которых за свою двадцатидвухлетнюю жизнь побывала, дядя Паша очень бы удивился. Только вот художественной школы среди них не оказалось.

– Нет. Так, просто… рисую сама. Когда есть время.

– Я так и понял. Видно, что любитель, но чертовски талантливый любитель. А еще что есть у тебя? – тон дяди Паши стал внезапно деловым. Люсинда покачала головой и улыбнулась наивности вопроса. Что за два часа она могла нарисовать?

– Я имею в виду вообще. Дома.

Дома… От упоминания ее тюрьмы сердце будто некто сжал в кулаке, а в ушах раздался визгливый старческий голос: «Опять ерундой страдаешь? Никому твои рисульки не нужны, запомни! И не сутулься! Выпрями спину немедленно!