Грязно-рыжий шестиэтажный дом на Зелейной – с эркерами, с башенкой на фронтоне, с индусскими лавками и забегаловками в первом этаже. Внутри – заплеванный лабиринт из темных лестничных пролетов, облупившихся стен, замурованных каминов, широких коридоров с облезшими колоннами, с бурыми дверьми квартир.

Африканец стучит в одну из них – звонки тут ни хрена не работают. Потом долбит пинками. Индусские говнюки и не думают открывать. Дьявольски хитрый кульбит интуиции – Федька догадывается потянуть ручку на себя. У этих индусов все не как у людей. Дверь оказывается незапертой.

В коридоре ударяет в ноздри вонь специй и острого пота. Здесь все – от входной двери до комнат – завалено ботинками и валенками, куртками, ушанками, варежками и дырявыми шалями.

– Раджеш где? – спрашивает Африканец вышедшую из кухни старуху.

Старуха загадочно молчит.

– Ты что, по-русски забыла?

Она странно покачивает головой – то ли утвердительно, то ли отрицательно, не понять.

– Не забыла, не забыла, – откликаются вместо старухи из комнаты.

И Африканец туда проходит. В углу, на лежанке из шерстяных платков и подушек четверо играют в чаупар, бросают фишки.

– А тебе, друг, наш Раджеш зачем? – кивает один из них, немолодой и усатый, и, не дожидаясь ответа, вываливает на Федьку все подробности своей жизни: сколько съел дала за обедом, сколько раз за последний месяц ему не дали в долг риса в лавке, сколько чертов Раджеш спустил на дурь за последнее время вместо того, чтоб кормить отца, мать и все это большое и прекрасное семейство.

– Ай, негодяй! – заключает усатый индус и вопрошающе смотрит на русского: может, у того в кармане пара купюр найдутся для бедного пожилого индуса, замерзающего в этой арктической пустыне…

Этот бедный индус не скажет, где Раджеш, понимает Федька и садится на пол: «Я здесь его подожду». На незваного гостя косятся, качают головами и продолжают играть. Дети, осмелев, выползают из углов, трогают русского за оставшиеся пуговицы на расстегнутом бушлате.

Раджеш появляется через полтора часа. Африканец ведет его на лестничную клетку и объясняет весь расклад.

– Ты партию дури в долг до января взял? Взял. Толкнул? Толкнул. Январь в самом разгаре. Где деньги, друг? Или хочешь быть вторым Хосе?

Раджеш шмыгает носом, смотрит огромными затравленными глазами, нервно стискивает худые пальцы. Твою мать, вот тоже доблесть – такого запугивать. Да забить бы на эти деньги. Но нельзя: нужно отдавать долю Зайке, а из-за этой голимой сделки с Раджешем нечем.

– Есть деньги, только не сегодня, – кивает наконец молодой индус.

– Нужно сегодня.

– Все сложно, друг… – качает головой Раджеш. – Деньги за пушку мне даст Пран, а сама пушка у Санджи, но там все сложно, очень сложно… Я ведь пушку на эти деньги купил…

– Сейчас, брат, я тебя совсем не понял.

Раджеш, путаясь, повторяет, и Федор – даже не с четвертого раза – наконец разбирается во всем этом злокипучем кавардаке. Раджеш сам себе устроил такую нескладицу, базар и светопреставление – хоть плачь, хоть падай, только индус так и может. Он удачно толкнул всю партию дури. Но за каким-то чертом купил себе пушку. А январь был уж на носу, и Раджеш начал волноваться – ведь в квартале 20/20 у всех на подкорке давным-давно отпечаталось: русских нельзя кидать, все знают, что русские делают с кидалами. Раджеш закрутился белкой в колесе и нашел человека, которому можно было бы пушку продать. Пран, покупатель, по уверениям Раджеша, уже два дня назад готов был заплатить. Но тут случилась какая-то космических масштабов ерунда. Во все эти дела вмешался индусский бог Кама, возбудитель похоти: Раджеш поимел девушку из соседнего дома, сестру хмурого Санджи. После чего Санджи пришел и забрал пушку – в уплату за якобы девственность сестры.

– Якобы девственность? – уточняет Федор.

– Да… то есть нет! – вскидывается Раджеш. – Клянусь, не девственница!

– Уже не девственница или до того ею не была?

– Не была девственницей, когда я ей пихал. Клянусь, друг!

– Значит, просто пришел и забрал пушку? – смеется Федька, не веря своим ушам.

– Ты же видишь, друг, тут проходной двор, – печально качает головой Раджеш. – Дверь вообще не запирается. Всем все равно – Санджи пришел или сам Шива. А меня дома не было.

– На хрен ты эту пушку вообще покупал?

– Ничего не мог с собой поделать. Очень захотелось, друг.

Африканец встает со ступеньки и бросает Раджешу:

– Пошли!

– Куда? – испуганно спрашивает тот.

– К Санджи за пушкой.

Санджи – подавальщик в местной забегаловке, здесь же, на первом этаже грязно-рыжего дома на Зелейной. Они заходят в эту убогую сральню с низким потолком, пропитанную запахом карри, с мутными окнами, не мытыми с тех пор, как Брахма сотворил этот мир. Здесь шумные индусы сидят за исцарапанными столами, едят тхали, пальцами загребая с тарелок рис, и спорят на хинди – стол со столом крикливо переругивается. Выходит пузатый, с курчавыми волосами и двойным подбородком хозяин. Санджи? Сегодня нет его. Поехал на ту сторону, в бар к абхазу за ящиком текилы.

Они садятся в пикап и едут обратно, к пирсам. Дворники смахивают с ветрового стекла снежную пыль в усиленном режиме – метель все метет, и, похоже, не закончится, пока не погребет под снегом весь квартал, только шпили башен и просветы кровель будут проглядывать сквозь белые горы. На углу продуктовой лавки немолодая индуска, с головы до колен покрытая шалью из белой пашмины, под которой серый ватник, не решилась перейти дорогу. Остановилась на обочине, пропуская пикап. Глянула настороженно.

– Чего она в белом? – кивает на нее Федька.

– Сына убили. Вчера, когда вы с латиносами на пирсах махались. Ножом под ребро.

От взгляда этой индусской женщины вдруг родилось странное чувство. Такое брошенное, такое беззащитное существо – человек. Никому во всей большой вселенной дела нет до двуногой твари, никто-никто ей не поможет. Ходи, таясь, смотри осторожным взглядом, за каждым углом тебя поджидает смерть. Что-то похожее проскальзывает в беспомощном взгляде ублюдков, которых добивают на снегу.

На Канаткином мосту Федька вдруг резко, с заносом тормозит и выскакивает из машины. Раджеш, потрясенно моргая, смотрит, как он хватает за ворот пальто и ставит на ноги рыжую девушку, что сидела у парапета. Отнимает у нее бутылку и швыряет далеко через ограждение – на речной лед. Потом тащит девицу в машину. На полпути, прямо на проезжей части, останавливается. Тут они начинают чего-то меж собой выяснять и сосаться. И надо бы отвернуться, но Раджеш с наглой ухмылкой во все глаза смотрит.

Я на заметенном пролете Канаткина моста, напившаяся вдрызг, хватаю его за борта расстегнутого бушлата. Боженька, какую же ересь я несу… Пусть меня снесет наконец штормом далеко-далеко, куда-нибудь в чертов сумрачный залив…