Звук мотора. Скрип тормозных колодок.

– Тут она, нашел!

Бородатые ублюдки в армейских ботинках окружают меня и вытаскивают из подворотни. Должно быть, у меня ошалелый взгляд. Они ржут:

– Раздевайся, Ло!

Я опускаю руку в карман, зачем-то нащупываю в его глубине опасную бритву – ее стальной холодок перетекает в мои жилы, и мне становится легче. Я просто достану ее в нужный момент. Но, когда дует северный ветер, а на мостовой леденеет лужица крови и снегом присыпает труп с дырой в башке, невозможно определить, который из моментов тот самый, нужный. И я достаю бритву наугад – все, как в русской рулетке: либо жизнь, либо смерть, никаких полутонов. Как же быстро – уже в следующий момент – мою руку выкручивают, и бритва летит в снег. Нельзя угрожать воинам здешних подворотен.

– Потом поднимешь, – смеются они и подталкивают к своему черному джипу.

– Парни шутят. Мы тебя не обидим, – успокаивает Рубанок и впихивает меня в машину, на заднее сиденье. Рядом усаживаются двое.

Они везут меня в чайхану и всю дорогу посмеиваются:

– Ну что, дала уже Федьке или не дала?

В задней комнате чайханы, за шторами, уперев локти в колени, сидит в кресле угрюмый Зайка. Не он задает мне вопросы. Он просто смотрит своим тяжелым взглядом сквозь меня, слушает и молчит. Может, он вовсе не разговаривает с теми, у кого нет тестикул, вырабатывающих тестостерон?

Вопросы задает Ольга. У нее прямая, как струна, спина и напряженный взгляд. Она неподвижна, как сытая змея. Ольга сейчас – образец мужественности. Несомненно, это поведение человека, у которого тестостерон в организме вырабатывается лошадиными дозами. Может быть, она получает его из воздуха, а может, во всем виновато какое-то особое молекулярное строение ее надпочечников? Скажи мне, боженька, как мне заиметь такие же стальные надпочечники? Как мне перестать рыдать в подушку по ночам и путать небеса с лужами в дневное время?

Их интересует только одно – кто убил индуса. Простой ответ «латинос» их не устраивает. Но я не знаю ни одного латиноса по имени в этом чертовом квартале. Что же, мне придумать ему имя?

Ольга включает ноутбук и показывает фото:

– Этот?

– Нет, тот был с пузом. Да нет же, вашу мать, с настоящим пузом, на которое страшно смотреть.

Ольга протягивает мне стакан виски:

– Успокойся, истеричка. – Продолжает показывать снимки. Поляки, молдаване, галичане…

– Сальвадорец, это был сальвадорец, с наколками, как у индейца, на лице… – наконец вздыхаю я. Ольга хмурится, она догадывается мгновенно, о ком идет речь, показывает мне фото – и я опознаю латиноса. Смотрю на его ацтекские татуировки. Они изумляют меня до слез, и я глотаю залпом виски из стакана.

Ублюдок опознан. Зайка раздосадованно взмахивает рукой, Ольга подхватывает меня за плечи, выводит в прокуренную чайхану, где уже начинает собираться сброд, и говорит:

– Ступай отсюда.

Я выхожу на улицу и слоняюсь без всякой цели по переулкам, вытирая сопли и слезы рукавом. А под вечер захожу в парадную доходного дома русских ублюдков и сажусь на ступеньку. Здесь, на этой ступеньке, я и буду ночевать. В мою квартиру под чердаком, там, где голуби курлыкают «урлурлу», там, где чужой мусор по углам, мне уже не попасть – я не заплатила хозяевам за месяц вперед, и меня выставили. Я на дне. Я пьяный парижский докер, подхвативший то ли чахотку и сифилис, то ли белую горячку и бесноватость, выгнанный вон даже из порта, никому не нужный, подыхающий в одиночестве на ступеньке в предбаннике ада.

Здесь во втором часу ночи меня подбирает подвыпивший Сатанов. Приводит к себе, дает мне помыться ржавой водой из душа. Уступает мне свой тюфяк, а сам устраивается на полу, соорудив нору из старых одеял. И до утра, сдавшись перед моим упорством – ведь я шантажировала его слезами и суицидом, – сочиняет истории про далекий остров Науру, где совсем нет рыжих.

Поучительная история упадка острова размером четыре на шесть километров, в самом центре планеты, в Тихом океане, у экватора… Они были совсем не такие, как ты, рыжая, но в чем-то чертовски на тебя похожи… Черноволосый народ науру среди кокосовых пальм, фикусов, лавров и панданусов жил, как за глухой стеной, в полной изоляции. Совсем как ты на своей Луне… Европейцы, приплывшие через Тихий океан, нашли их в чем мать родила, блаженных, черноглазых, темноволосых, прикрывающих свои прелестные бедра лишь пальмовыми листьями. Никого не трогая, они ловили свою рыбу, выращивали свои манго с ананасами. А потом вдруг в их тихую жизнь вторгся двадцатый век – Первая, Вторая мировая… На острове нежданно-негаданно обнаружили месторождения фосфоритов. Тут же нагрянули вездесущие тараканы господа – белые люди из Европы и Австралии. Перерыли весь остров, выкорчевали все пальмы, а науруанцы, безмозглые увальни, нежились на прибрежном песке и жрали крохи, что перепадали им от белых людей, торгующих их фосфоритами. Они не мешали бледным тараканам уничтожать свой остров. Им и крохи были жирны. Тараканы потихоньку сожрали, сровняли с землей их прекрасную Луну. Фосфориты вдруг закончились, и европейцы забыли дорогу к острову. Науруанцы оглянулись вокруг и увидели марсианскую пустыню. Черноглазый народ науру к чертям собачьим снесло мировым смерчем. Вычеркнутое из истории, выброшенное в мусорный бак племя. Бедные, оставленные господом мудаки.

* * *

Январь. Встает серое утро. В Пехотном догорают ночные костры в мусорных баках. У дверей булочной, на ступеньке, дремлет безногий Тулуз Лотрек с культями, обернутыми грязным черным полиэтиленом. В задней комнате чайханы Ольга кутается в плед. У нее пустые глаза. Она допивает второй стакан виски. На Литейщиков в кофейне курит четвертую сигарету подряд безносый Зайка. Здесь, в пустой запертой кофейне, за глухими шторами, он ждет вестей от своих.

Северо-восточный ветер и сухой трескучий мороз. Толпа индусов и русских молчаливо шагает к пирсам. Из костела на Тарповке, из того, что с печальным ангелом на щипце, из всех подворотен Латинского района выходят угрюмые латиносы и маршируют туда же – к пирсам.

Русские с индусами против латиносов. Они сходятся у реки, там, где бронзовые сфинксы с черепами вместо лиц прилипли, твари, своими поджарыми животами к обледенелому граниту. Две молчаливые толпы – стенка на стенку. Где-то в небесах, у астероидного пояса вблизи Юпитера, господь потирает руки, заводит старый патефон, и все мироздание оглашается исступленной «Одой к радости» – ублюдки слышат тугой звон крови в ушах. Набат ярости, словно вселенский оркестр, гремит в их головах. Русские и индусы, как по команде, сдергивают разномастные шапки, повязывают на головы черные косынки. Латиносы скидывают в снег свои бекеши и рэперские кепки, сжимают кулаки в черных полуперчатках. А русские ублюдки вдруг сотрясают воздух фанатичным ревом «ура-а-а!» и бьют подошвами о покрытую льдом и снежной крупой мостовую – устрашающе, в такт, словно в гигантские барабаны. Это буханье как вой кельтских карниксов, приводит в замешательство врага. Враг должен дрогнуть.