– Звонил, да только ничего не объяснил. Я думаю, Кошкинабыла тут в мае, сразу после похорон отца, и с кем-то из монахинь или послушницзавязала знакомство. Вот эта знакомая ей и звонила. Если мы ее найдем…

– Ты мне лучше вот что скажи, – вздохнула я. – Тыдействительно собираешься остаться ночевать?

– Конечно. Мы же еще ничего не узнали.

– А как же паромщик?

– Я бы этому пустобреху… привидений здесь нет, это ясно.Граждане живут вполне нормальные, значит, и нам ничего не мешает отдохнуть вэтом раю пару дней. Посмотри, природа какая…

– Пару дней?

– Ну, если раньше не управимся. Волков сказал, что гостиницаприличная. Будем отдыхать.

– Судя по царящим в монастыре порядкам, узнать, с кемпредположительно могла свести дружбу Кошкина в свой приезд сюда, будет оченьтрудно. Если мы начнем приставать к монахиням с разговорами, матушка нас быстровыставит за ворота. Да и была ли здесь Кошкина, не ясно.

– Вот и займемся выяснением.

Женька поднялась, отряхнула джинсы и потопала к машине.

Через десять минут мы въезжали в деревню, хотя определение«деревня» данному населенному пункту подходило мало. Дома вокруг добротные,двухэтажные, дорога выложена булыжником. Тротуары тоже из булыжника. Во всемчувствовался порядок и вековой уклад. Привычных деревенских домов, деревянных,в три окна, мы пока не видели. Должно быть, раньше это было большое село.Озеро, монастырь рядом, наверное, паломники были тут частыми гостями. Послереволюции монастырь закрыли, и жизнь точно замерла, а после войны, когда всемужское население погибло на фронте, село и вовсе потеряло свой статус иперешло в разряд деревень.

Я очнулась от своих фантазий, когда Женька, толкнув меня вбок и ухмыляясь, заметила:

– А у них тут весело.

Возле дома, мимо которого мы проезжали, на скамейке сиделдедок в сером костюме тридцатилетней давности, в розовой рубашке, аккуратнозастегнутой на все пуговицы, и почему-то в калошах. Он лихо выводил на губнойгармошке веселый мотивчик, хитро поглядывая из-под лохматых бровей.

– Надо спросить, где у них гостиница, – сказала Женька,останавливая машину.

В этот момент на крыльце появилась женщина, на вид ей былочто-то около шестидесяти, высокая, крепкая, с косой, уложенной вокруг головынаподобие короны, в простом цветастом платье и ярком переднике.

– Вальтер, – позвала она, перекрикивая музыку. –Идем обедать.

Мужичок радостно гукнул, поднялся, подмигнул нам и заспешилк крыльцу.

– Простите, – сказала я. – Вы не подскажете, гдегостиница?

Мужчина гукнул вторично, помахал нам рукой и скрылся в доме,женщина все еще стояла на крыльце, держась за дверную ручку, и хмуроразглядывала нас.

– Простите, – громче повторила я. – Мы ищемгостиницу.

– А вы кто? – без намека на доброжелательность спросилаженщина. Женька, которая успела выскочить из машины, направилась к ней, надеясьразжиться сведениями, и охотно сообщила:

– Мы журналисты.

– Журналистов нам только и не хватало, – перебила ееженщина. – Носит здесь кого ни попадя. – И с треском захлопнуладверь.

– Не скажешь, что гостям тут рады, – заметила Женька,возвращаясь в машину.

– Тебе обязательно надо было говорить, что мы журналисты?Вдруг у них к твоим товарищам по перу уважение отсутствует?

– Что ж теперь делать-то, раз матушке сказали, что изгазеты? В таком месте, поди, ничего не скроешь. Опять же, народ общаться с намилюбит, власть поругать, пожаловаться.

– Наверное, ей жаловаться не на что. И власть она любит.

– Ну, уж это вряд ли. Власть никто не любит, даже самавласть. Ладно, будем искать.

Мы стали подниматься в гору. Два дома справа стояли сзаколоченными ставнями. Напротив них – дом еще крепкий, с выбитыми стеклами,крыльцо заросло крапивой. Дальше дома выглядели жилыми, но людей вокруг было невидно, а тишина стояла такая, что становилось не по себе, вроде бы людей тут ивовсе не было. Только шум строительных работ, доносившийся из монастыря,настраивал на оптимистический лад, хотелось произнести нечто вроде «всюдужизнь» или еще какую-нибудь глупость.

На зеленой лужайке перед очередным домом паслась привязаннаяк старой липе коза. Заметив нас, издала протяжное «ме-е» и припустила прочь,насколько позволила веревка.

– Есть коза, значит, есть и люди, – вроде бы саму себяутешая, заметила Женька.

Я обратила внимание, что она опять хмурится и поглядываетвокруг с беспокойством. Надо сказать, что Женька существо совершенно дремучее,в том смысле, что охотно верит во всякую чушь. То есть не во всякую, а вмистическую. Вот если ей президент скажет, что ВВП неуклонно растет, она будетскептически ухмыляться, а если какой-то идиот на пароме заявит, что упыри вэтих местах просто кишмя кишат, непременно призадумается. Бороться с этим былобессмысленно, и я давно махнула на нее рукой. Однажды мы битый час ругалисьиз-за лешего, отправившись с еще одной подругой за ягодами. Женька испуганновздрагивала, как только мы углубились в лес, и все боялась заблудиться, потомучто бабка, у которой мы остановились, велела нам быть осторожными и в лесдалеко не заходить, там леший водит. Понаблюдав за ее ужимками, я не выдержалаи спросила:

– Женька, неужели ты всерьез веришь в лешего? В лохматогодядьку с носом-картошкой и небольшими рожками?

– В дядьку не верю, – замотала она головой. – А вто, что леший «водит», верю.

Вдвоем мы пытались вправить ей мозги и, потерявбдительность, заблудились. В результате через пять часов вышли в двадцатикилометрах от нашей деревни, и то только потому, что услышали шум проезжающихпо шоссе машин, что явно доставило Женьке удовольствие, потому что после этогоона на мои критические замечания о ее суеверии неизменно отвечала:

– Это ты мне говоришь?

Рассказы о Бабе-яге и прочих обитателях родных лесов ей исамой казались несерьезными, и теперь она утверждала, что существуютпараллельные миры, откуда к нам временами забредают всякие несуразныеперсонажи. Когда Женька начинала бояться, то способна была нагнать страха накого угодно, и сейчас я с тоской наблюдала за тем, как она озирается посторонам, не удержалась и напомнила:

– Паром отходит в восемь. Мы еще успеем.

– Это ты к чему?

– К тому, что если ты опять трусишь… – договорить я неуспела. Дорога сделала крутой поворот, и гостиница возникла перед нами.