Однако никто ему ничего не дал, наоборот – тонкие, сильные пальцы ухватили его за шиворот и вытащили на край резервуара, точно мокрого щенка.

– Эй, какого… – возмутился Питер, пытаясь вырваться.

Сарга, не выпуская его одежды, склонился чуть ниже. Прозрачные глаза потемнели от гнева.

– Ты что вытворяешь? Ты погубишь его!

– Тем, что снова попадусь ему на глаза? – съязвил Питер.

Сарга крепко встряхнул его – как и все эр-ланы, при достаточно сухощавом сложении силой он обладал необычайной.

– Ты занесешь инфекцию в воду, которой он дышит! Его тело плохо приспособлено к такой среде обитания и не сможет сопротивляться болезни!

Питера словно окатило ледяной водой.

– Прости…

Черноволосый эр-лан фыркнул и выпрямился.

– Голову надо иногда использовать по назначению, юноша, а не носить, как украшение.

Питер угрюмо промолчал, и когда Тайрон помог ему подняться, живо обратил нерастраченный гнев на него:

– А ты что натворил? За каким Темным ты ему показался?!

Удивительно, но сег не огрызнулся в ответ, а поднял руки ладонями вверх, словно защищаясь.

– Думал, он меня вспомнит! Хотел помочь…

– К Темному в задницу такую помощь! – рявкнул Питер, окончательно выходя из себя. – Ты его до смерти напугал, больше мы его не увидим!

– Так уж и до смерти… – буркнул Тайрон, – его и раньше-то надо было постараться напугать…

Спорить дальше сил не было. Питер присел на пол у края резервуара и уставился на голубую воду. В зале было так тепло, что он не мерз даже в мокрой насквозь одежде – она только противно липла к телу.

Тайрон принялся расспрашивать Саргу. В конце концов Фэлри ведь надо есть, значит, он здесь еще появится? Что-то еще можно сделать, чтобы увидеть его?

Сарга что-то говорил, но Питер не прислушивался. Силы внезапно оставили его, накатила апатия и безнадежность. Он вспомнил пугающе-дикий оскал Фэлри, его голос, потерявший сходство с человеческим. Разум эр-лана явно не затуманен наркотиками, но быть может, он просто-напросто исчез? Быть может, Фэлри сам его уничтожил в порыве самоуничижения, в стремлении наказать себя за какие-то неведомые грехи?

Тогда – конец. Подобный исход означает, что Мелл Фэлри больше не существует, бессмысленно звать его и уговаривать. Все, чего Питер добился, все испытания, через которые прошел, потеряли смысл. Эр-лан ушел туда, откуда уже никто и никогда не сможет его дозваться.

Питер прикрыл глаза, чувствуя, что снова погружается в темную бескрайнюю бездну, голоса Тайрона и Сарги отдалились и потеряли значение.

Как вдруг чей-то голос внутри его смятенного разума произнес четко и ясно:

«Опять сдаешься, глупый мальчишка? Напридумывал себе невесть что и уже готов лапки кверху поднять? Ты не знаешь, сохранил Фэлри разум или нет, но не имеешь права бросить его вот так, запертым в полном одиночестве в стеклянной банке. Ты должен что-то придумать».

Голос до дрожи напоминал мамин, а ее присутствие ощущалось так сильно, что, казалось, обернись – и увидишь ее, сильную, бесстрашную, золотистые волосы заплетены в косу с одной стороны головы, разноцветные глаза смотрят насмешливо, кинжал на поясе, арбалет за спиной…

«Да ладно, мам, ты всегда считала меня слабаком и мямлей, как и папу – чего вдруг явилась с утешениями?»

«Ты не можешь его бросить».

– Ты кое о чем забыла, мам, – процедил Питер сквозь стиснутые зубы и вытер рукавом мокрое лицо, – это он бросил меня. Я ему больше не нужен. Настолько не нужен, что он лишил себя разума, лишь бы забыть меня. И хватит с меня нотаций в духе «всегда есть шанс» и «ты все сможешь, если постараешься». Потому что это не работает. И ничем мне не поможет.

Быть может, впервые храбрая Крис Холланд не нашлась с ответом.

21

В медной чашечке над круглой лампадкой, несомненно, находилось какое-то вещество – подогретое огоньком, оно медленно испарялось, распространяя терпкое благоухание. Похоже пахло от Фэлри, когда тот чувствовал себя виноватым – чуть сладковатый, душный запах срезанных и уже увядших цветов. Запах тлена.

А как сейчас ведет себя его тело? Под водой запахи не нужны. Ну по крайней мере никто больше не может их ощущать, и вечной головной боли Фэлри пришел конец.

Почему, избавляясь от одних проблем, мы автоматически наживаем другие? Как можно так жить, и кончится ли такая жизнь когда-нибудь?

Мысли опять убрели куда-то, и Питер открыл глаза. Ничего, кроме стены, они не увидели – ровной стены, покрытой абстрактными, черно-красными узорами. Их можно созерцать в свое удовольствие, ни о чем не думая – именно этим Питер и занимался, лежа на узкой откидной кровати большую часть дня. Дни эти тянулись и тянулись, точно кусок тонкого теста, исчезали в вечности и вели в никуда.

Тайрон нашел комнатенку с двумя кроватями и крошечной душевой кабиной, но сам даже ночевать не приходил, пропадал с утра до вечера. Лишь раз в день заглядывал, оставлял на низеньком столе еду и воду и снова исчезал, точно призрак. Ну в Ясионе есть где поразвлечься, Питер не осуждал сега и вообще о нем не думал.

Он почти не помнил, как они покинули башню Сарги, знал только, что отказался возвращаться в Оморон, и Тайрон согласился остаться в Ясионе на какое-то время. Стал неожиданно покладист, хотя вполне мог просто взять Питера за шкирку и отвести к флаеру – он не стал бы сопротивляться. Впрочем, все равно. Здесь или в Омороне – какая разница? Мир потерял в глазах Питера всякую привлекательность.

Он знал лишь, что хочет остаться здесь, неподалеку от Фэлри, хотя бы на какое-то время, чтобы… что? Попытаться достучаться до него еще раз? Организовать в Ясионе центр помощи детям нуждающихся? Обнюхаться наркоты и сдохнуть?

Питер не представлял, что делать дальше, и не осталось сил раздумывать над этим. Он предпочитал лежать один в полумраке, есть то, что приносил Тайрон, не разбирая вкуса, и смотреть, как в слабом мерцании резной медной лампадки красное на стене перетекает в черное, а потом обратно в красное.

В долгих, беспокойных снах призрачная золотоволосая фигура часто сидела у его изголовья, а иногда вытягивалась рядом на постели. Питер почти чувствовал, как стройная нога придавливает колени, а рука знакомым до боли движением обвивает талию. Глубокие синие глаза с белыми узорами сияли так близко, по-прежнему полные любви и желания – тоже совсем как раньше. Он думал, что все забыл, но память бережно хранила каждую черту Фэлри, каждый момент их упоительной близости.

А потом он просыпался, глуша в груди тягучий стон –