Впереди, за деревьями, замаячила дорога. Почти в ту же секунду ее омыли лучи света, и два старинных черных автомобиля свернули с дороги на опушку.

– Ты правда так считаешь? – уточнил Генри. – У Джулиана что ни слово, то шутка или игра; признаться, я думал, он и с нами играет – просто ради забавы. Вряд ли Айронвуд станет убивать наследника, во всяком случае, пока тот ему нужен.

Этта возразила:

– С астролябией он наделает кучу новых наследников, если воспользуется ею, чтобы спасти свою жену.

– Да, это идея твоей мамы, – вспомнил Генри. – Похоже на правду.

Девушка принялась развивать свою мысль дальше:

– Джулиан мог вернуться к Айронвуду в любой момент, особенно когда ему стало трудно прятаться. Вместо этого он заявляется к самому ненавистному врагу своего деда и сдает ему родственника со всеми потрохами. Ему нужна была помощь, но еще нужнее – и Джулиан это чувствовал – защита. Так что не знаю, придется ли вам отправлять его обратно к Айронвуду, но можно было бы воспользоваться страхами Джулиана и вытянуть из него оставшиеся важные сведения, которые он иначе не выдаст.

Генри чуть не ослепил ее улыбкой, и Этте снова пришлось унимать сердце, в ответ неуместно загоревшееся теплотой.

– Только врагу, все-таки, не самому ненавистному. Второму в списке, – поправил Генри. – Полагаю, честь быть первой принадлежит твоей матери, и она бы шкуру с меня сняла, если бы я осмелился это оспорить.

Уинифред громко фыркнула и, выпустив локоть племянника, потопала вперед, к первому из автомобилей, да так резво, что шофер едва успел выскочить и открыть ей дверь.

– Есть у меня пара идей насчет Джулиана. Если, конечно, сегодня все пройдет, как я задумал, – закончил Генри и предусмотрительно повернул в сторону второй машины, кивнув водителю: – Пол, как ребята?

Ответа Этта не услышала – сразу скользнула на сиденье. Через секунду Генри присоединился к ней, сняв шляпу и принявшись стягивать перчатки.

– Логика Хемлоков без ненужной беспощадности Линденов, – прокомментировал он, положив шляпу и перчатки на кожаное сиденье между ними. Машина чуть опустилась на рессорах, когда один из охранников уселся рядом с водителем. – То, что надо.

Уютно устроившись в тепле автомобиля, Этта дождалась, пока оттает закоченевшая кожа, и вернула пальто хозяину. Положив его на колени, Генри повернулся к окну. Девушке досталось только его отражение на стекле; с лица лидера пропали и легкая насмешка, и оживление, словно пламя задуло ветром. Генри погрузился в размышления, задумчиво прикасаясь к розе, вдетой в петлицу. Этта и не заметила, когда цветок успел там оказаться.

Ей вдруг стало очень легко представить, как отражение моста тает в воде, оставляя свою половинку ждать следующей возможности увидеть вторую часть целого.

Город тонул во тьме. Рев мотора заглушал все звуки мира за окном, улицы окутывала серая вечерняя дымка. Этте казалось, что она угодила в немое кино. Машина ехала по широкой улице – по Невскому проспекту, объяснил Генри, – а Этта не могла отделаться от ощущения, что они скользят по Петербургу как чьи-то мрачные тени: незваные и нежеланные.

Слякоть под колесами была почти неотличима от мусорного месива, забившего сточные канавы, тянувшиеся вдоль улицы. Автомобиль подпрыгнул, переезжая через что-то, – Этта обернулась, вытянула шею, но рассмотрела только рваные остатки транспаранта и два древка, уносимые людьми в строгой военной форме. Девушка проследила за ними взглядом – во двор, посреди которого бушевал костер. Ткань и дерево полетели в огонь за спинами солдат, стоявших вокруг костра плечом к плечу. Несколько мужчин и женщин жались в отдалении, почти на границе освещенной области, но машина проехала мимо слишком быстро, и Этта не успела разглядеть, что они там делали. Грелись, наверное.

Мимо проносились великолепные фасады зданий, их арки и купола; все они выглядели, словно украшенные драгоценными камнями. Контраст с тем, что творилось на улицах, от этого становился еще мрачнее.

Этта откинулась на спинку сиденья, с отвращением осознавая, что ее все-таки запихнули в отвратительно толстую белую шубу Уинифред. Ей до жути хотелось почувствовать себя собой, чтобы яснее увидеть, в каких точках они с Генри пересекались. Но, одетая так величественно, все еще чувствуя, как горят щеки от интенсивного курса этикета, который ей устроила Уинифред, девушка ощущала, что настоящая Этта из нее словно выскальзывает, растворяется в фальшивом образе благопристойной леди.

На ней было тонкое, узкое, как футляр, бледно-розовое платье, прямое, чуть выше лодыжек. Полупрозрачный верх облегал тело драпировкой с фестонами, каждый слой заканчивался узенькой мерцающей бахромой.

Перед отъездом Генри вручил ей пару белых перчаток чуть выше локтя и длинную нитку жемчуга; Уинифред он протянул что-то, похожее на алмазную заколку, – Этта понадеялась, что это все-таки хрусталь, а не бриллиант, – чтобы закрепить волосы девушки. На изнурительную борьбу с непослушными локонами у женщины ушел час. Но с помощью двух горничных ей все-таки удалось уложить волосы в ретро-волны, с помощью шпилек убрав лишнюю длину в пучок. Будет просто замечательно, если вечером, вытащив все шпильки, она не обнаружит залысин.

Зажав ладони между колен, Этта огляделась – посмотрела на водителя, на Дженкинса, сидевшего рядом с ним, на Генри. Его золотые карманные часы снова были открыты, но он быстро щелкнул крышкой. Этта только успела заметить время: семь с чем-то. Так рано, а на улицах практически нет других машин или экипажей, кроме тех, что припаркованы у тротуаров. И тех, которые больше похожи на танки, – явно что-то военное. То тут, то там попадались редкие прохожие – они заглядывали в магазины или просто шли домой. Этта невольно вспомнила их с Николасом короткое посещение Лондона во время «Битвы за Англию»: то была тревога последнего засохшего листка, еще оставшегося на ветке, но только и ждущего, что его сейчас сорвет ветром.

– Мы в 1920-х годах? – она снова обернулась к Генри. Да, судя по машинам, стилю одежды и мелким особенностям убранства гостиницы.

Но его, однако, привлекло что-то, мимо чего поносилась машина. Флаги?

– В 1919-м, – ответил за него Дженкинс, поворачиваясь к ней и обращаясь через перегородку. – Когда…

– Я думал, реформы уже прошли, – перебил Генри, еле сдерживая гнев. Кажется, его злость удивила и Дженкинса, и второго охранника. – Почему город так выглядит?

Они уже изменили исходную временную шкалу. Так или иначе, шкала уже поменялась достаточно, чтобы Генри не узнавал некоторые детали главного механизма великого и страшного века.

– Одного из лидеров социалистов посадили в тюрьму. Поймали на подготовке покушения на министра внутренних дел, – объяснил Дженкинс. – Маленькое изменение, даже ряби не вызовет, но нам – дополнительная головная боль. Ходят слухи, кто-то из идейных большевиков подбивает рабочих на бунт – отсюда военное положение. Завтра все успокоится, вот увидишь.